— Он тоже знает это прозвище. А кроме того, он узнал бы мой почерк.
— Милая, а вам не кажется, что вы поступили довольно опрометчиво, предоставив нашему другу сержанту образец вашего почерка?
Она почувствовала, что он огорчен тем, что даже в такой ситуации она не захотела открыть ему свое имя.
— Нет. Я написала все печатными буквами. Ее сообразительность позабавила его.
— Разумеется, чтобы было разборчивее?
— Совершенно верно, — улыбнулась она в ответ.
— Так что теперь нет никаких оснований опасаться, что полиция может связать это злополучное письмо с вами?
— Абсолютно никаких.
— Что ж, тогда, моя дорогая, вы можете чувствовать себя свободной от шантажа. Я только надеюсь, — мрачно добавил он, — что нас не коснется другое подозрение.
— Вы думаете, это возможно?
— Да нет, не думаю. Просто очень жаль, что пришлось воспользоваться пожарной лестницей. Вот и все.
Хилма подошла к нему и почти робко коснулась его руки.
— Вы ведь правда не подумали… даже ни минуты не сомневались, что я могу иметь к этому какое-то отношение?
Он поднес ее руку к своим губам.
— Нет, Милая. Такая недостойная мысль даже не пришла мне в голову.
— А могла прийти.
— Нет, у меня ведь кроме слепой веры есть еще и здравый смысл. — В глазах его запрыгали чертики. — Если бы вы убили кого-то наверху, вряд ли бы полезли на обратном пути в другую квартиру, чтобы взломать еще чье-то письменное бюро.
Она засмеялась.
— Думаю, что нет. — Лицо ее стало серьезным. — Но мы с вами упустили самый неприятный момент в этой истории, — воскликнула она. — Этот ваш сосед действительно двоюродный брат вашей невесты?
— Да.
— И что теперь он сделает?
— Ну, по крайней мере, он не шантажист.
— Но он был крайне возмущен… шокирован тем, что увидел. Это буквально было написано на его лице. Он может решить, что его долг рассказать об этом вашей невесте.
— Может быть.
— Но этого нельзя допустить. Вы должны разрешить мне все ему объяснить.
— Что вы сможете ему объяснить? Что влезли в мою квартиру по ошибке, потому что намеревались заполучить письмо, которым вас собирался шантажировать убитый? О нет, дорогая, такую историю вам рассказывать нельзя.
— Но, может быть, не совсем такую…
— Послушайте. Вам вообще ничего не надо рассказывать. Дело в том, что он утром улетает в Америку, если только сегодняшняя история ему не помешает. Тогда опасность того, что он расскажет об этом» Эв… или еще кому-нибудь, отпадает.
— Вы уверены?
— Совершенно уверен.
— Но он может написать, — запротестовала она. Тревожное выражение не сходило с ее лица.
Он покачал головой.
— О, нет. Я его немного знаю. Он может проболтаться случайно, в разговоре, но он не такой человек, чтобы специально сообщать об этом в письме.
Однако она не успокоилась. И только когда он нежно накрыл ее руку, лежавшую у него на рукаве, своей рукой, она тихо вздохнула, и, казалось, напряжение спало.
— Значит, вы думаете, что мы можем считать себя в безопасности? — Она провела свободной рукой по лбу. — По-моему, полагать такое после всего случившегося по меньшей мере легкомысленно.
Но, прежде чем он успел ответить, стук в дверь возвестил о возвращении сержанта.
— Оставайтесь здесь. Я открою.
Она осталась стоять посередине ярко освещенной комнаты, растерянно оглядываясь по сторонам…
Прямо перед ней стояло письменное бюро с выломанным замком — свидетельство ее неудачной попытки взлома: в дальней комнате, на столе — остатки ужина, который проходил при таких необычных, даже романтических, обстоятельствах. Из прихожей доносился голос сержанта, разговаривавшего с хозяином квартиры.
Если бы не все эти неоспоримые факты, она вполне могла предположить, что все приключения этой ночи ей просто приснились. Но это был не сон. Все это произошло на самом деле и неизвестно, чем все это еще могло кончиться.
Она услышала слова сержанта:
— Ладно, спокойной ночи, сэр.
И входная дверь захлопнулась. Несмотря на усталость, она выбежала в прихожую.
— Ну, что? — нетерпеливо спросила она. Он улыбнулся.
— Я думаю, что получил подтверждение относительно нашей безопасности. Сержант сказал, что вы можете отправляться домой. Был врач, и у него нет сомнений, что мистер Мартин мертв не менее двадцати четырех часов. Это фактически делает вас непричастной к этой истории.
— О! — Она испустила вздох облегчения и прислонилась к дверному косяку.
Минуту они молчали, потом она неуверенно спросила: