— Откровенно говоря, я не очень одобряю вашу склонность к таким однозначным оценкам.
Он рассмеялся.
— Знаете, беда в том, что у нас с вами слишком совпадают взгляды на жизнь, поэтому мы легко понимаем друг друга.
Она попыталась улыбнуться.
— Не слишком приятное совпадение. Давайте лучше ужинать.
Он распахнул перед ней дверь, и она, направляясь за ним в другую комнату, упрямо проговорила, словно заодно убеждая и себя:
— Он действительно очень хороший человек. Наверное, даже слишком хороший для меня.
— Я тоже уверен, что она слишком хороша для меня, — согласился он с насмешливой торжественностью.
Они вошли в уютную, освещенную свечами столовую. Он принес тарелки, бокал, столовый прибор для нее и аккуратно поставил их на стол. Она успела заметить, что и по сервировке, и по выбору блюд это был ужин человека весьма экстравагантного: не слишком роскошный, но изысканный.
Он налил им обоим светло-янтарного вина, которое, казалось, впитало в себя всю теплоту солнечных склонов, где вырос перебродивший в него виноград, и поднял бокал, показывая, что пьет за нее. Его улыбающиеся глаза не отрываясь смотрели на нее.
Хилма решила, что это какое-то особое чересчур пьянящее вино, потому что с первого глотка почувствовала, как по телу разливается приятная теплота и расслабленность. Но когда она заговорила, голос ее прозвучал уверенно.
— Почему вы так смотрите на меня?
— Я пытаюсь решить, как мне вас называть? Она подняла брови.
— Вы хотите знать мое имя? Он покачал головой.
— Нет, нет. Осторожность и романтика требуют, чтобы мы в течение всего этого необычного приключения оставались друг для друга безымянными.
— Наверное, вы правы, — медленно проговорила Хилма.
— Но я, кажется, знаю, как вас назову, — мягко сказал он. — Уверен, что мой австрийский дед, познакомившись с вами, назвал бы вас именно так.
— И как же?
— Либлинг.
Она снова слегка покраснела, возможно, из-за какой-то ласкающей интонации, с которой он произнес это слово.
— Кажется, оно означает… дорогая!
— Пожалуй, немножко мягче, нежнее, чем дорогая. Скорее милая. Он сказал это с особой теплотой.
— Это очень любезно с вашей стороны, даже слишком.
— Ничего не может быть слишком для этого вечера… Милая.
Она ничего не ответила, и прежде всего потому, что была полностью согласна с ним в отношении этого вечера.
— Так, значит, у вас был австрийский дедушка? — спросила она.
— Да, из Вены.
— Понимаю. А вы хорошо знаете Вену?
— Когда-то знал довольно хорошо.
— В вашем облике есть что-то венское. — Он наклонил голову, с улыбкой принимая ее комплимент. — И… это как-то созвучно с нашим приключением, — добавила она, задумчиво вращая в руках ножку бокала.
— Я пытаюсь понять ход ваших мыслей. — Он смотрел на нее с нежностью.
— Потому что во всем венском за внешней веселостью скрыта какая-то грусть, — продолжала она. — Я где-то слышала такое высказывание, что музыка Шуберта очень точно отражает характер венцев. В ней красота весны и в то же время грусть от того, что она так коротка.
Наступило молчание. Потом он тихо сказал:
— Так вот, значит, какие чувства пробудила в вас наша встреча? Вы любите весну с особой нежностью, потому что она так прекрасна и коротка?
— О! — Она почувствовала, что кровь прилила к ее щекам. — Я не имела в виду…
— Нет, имели, дорогая моя. И вы правы. Наша с вами встреча действительно прекрасный и немного печальный миг. Но давайте не будем омрачать его рассуждениями о прозе жизни. В сущности мы сами ее хозяева и творцы.
Она улыбнулась ему и подняла свой бокал.
— За этот миг, — произнесла она и, глядя ему в глаза, выпила вино.
Наступило молчание. Затем они принялись за еду, подобную которой Хилме в последнее время редко выпадало отведать. Она испытывала какое-то почти отрешенное удовольствие от этой трапезы. Причем не столько физическое наслаждение от хороших и вкусных блюд, сколько от того, что все это существует и очень скоро будет вполне доступно и ей.
Спустя какое-то время он сказал:
— У меня возникло много вопросов, которые я хочу задать вам, Милая. А вы ни о чем не хотите спросить меня?
Ее слегка позабавило и одновременно тронуло то, что он сделал такую простодушную попытку пробудить ее любопытство к себе. Он напомнил ей ребенка, который кричит: «Посмотри на меня, посмотри на меня! Видишь, как я высоко залез!» И в том, что в этом загадочном красивом мужчине оказалось столько детской непосредственности, была какая-то прелесть.