Но пока я только танцевала, кружилась под отбиваемый мною же ритм бубна и прикрывала глаза, когда яркое солнце озаряло лицо.
Я жила в этом движении, ощущала себя самой энергией, задорной, бойкой, уверенной. И мои босые ноги касались брусчатки, но совершенно не чувствовали ее, будто я парила над землей.
Внезапный топот копыт ворвался шумом в мой ритм, толпа вокруг загалдела. Я открыла глаза и остановилась.
Юбки всколыхнулись последний раз и опали… даже звон нашивок показался приглушенным.
Передо мной в окружении охраны высился всадник. Полный, похожий на борова мужчина лет сорока, а может, пятидесяти. Из-за его грузного тела и оплывших щек определить возраст точнее было невозможно. Казалось, из-за его веса под ним вот-вот проломится спина коня.
– Что здесь происходит? – гаркнул он, буквально лапая меня липким взглядом. – Кто пустил в столицу попрошаек?
Я невольно отступила на шаг назад.
К таким, как я и Агве, всегда относились предвзято.
А точнее, именно к Агве… ее кочевой народ не любили, считалось, что все они воры и шарлатаны.
Я же… светловолосая, высокая, совершенно не похожая на свою духовную мать, привлекала внимание своей экзотичностью на ее фоне. В детстве немало раз слышала, что Агве меня украла у настоящих родителей. Ведь не может такая светловолосая милая девчонка быть у такой, как она…
Но объяснять всем и рассказывать правду я даже не пыталась.
Не поймут и не поверят.
Я вновь невольно прижала руку к сердцу: несмотря на мой испуг, оно билось ровно…
Один удар, второй… третий.
– Что тут происходит? – из шатра на шум выглянула мать, борзо вскидывая взгляд на толстяка. – Вы мне всех клиентов тут распугали! Кто такой? Зачем пришел?
– Кому дерзишь, старуха?! – взбеленился он. – Я начальник городской стражи. По какому праву вы проехали в город? Приказом короля таким, как вы, запрещено находиться здесь!
– А что не так с такими, как я? – Агве смело сделала шаг вперед, тем самым пряча меня за свою спину. – Я ничего дурного не совершала, моя дочь тоже.
Липкий взгляд мужика вновь коснулся меня, и я поежилась.
Как бы ни старалась спрятать меня низенькая Агве, я все равно оставалась выше ее ростом.
– Денег хочешь – так и скажи, – с вызовом продолжала старушка. – Или хочешь, погадаю. Всю правду скажу. Что было, что будет, как смерть за тобой придет.
Мои пальцы похолодели, я невольно дернула мать за плечо, пытаясь остановить. Что такое она говорит? Неужели в тюрьму захотела?
За такие слова мы точно могли оказаться за решеткой.
Свинячьи глазки начальника стражи сузились, а щеки побагровели.
Он медленно втянул ноздрями воздух, а после усмехнулся.
– Денег не хочу, – выдал он, на удивление ловко слезая с лошади. – Договоримся на кое-что другое.
Он приказал своей охране стоять на месте и сам первым скользнул в шатер. Агве прошла за ним, я двинулась следом.
Внутри, как и всегда, царил полумрак. В этот полуденный час старушка даже не зажигала свечей, хватало тех крохотных лучиков солнца, которые пробивались через ткань навеса.
И еще тут всегда было холодно, сегодня в особенности. Я зябко обхватила себя руками за плечи, не ожидая от разговора с этим человеком ничего хорошего.
– Я согласен отпустить вас, – без предисловий начал мужчина. – Но взамен она пойдет со мной. Одна ночь.
– Нет, – уверенно и спокойно ответила Агве. – Эмма предназначена не тебе.
Боров скривился.
– Не неси чушь, кочевница. Набиваешь цену – так и скажи. Но я сегодня добрый, даже денег дам.
Мои глаза округлились.
Я была не маленькой, чтобы понять, чего именно возжелал этот противный. И от одной мысли, что я и он можем остаться наедине, как женщина с мужчиной, меня начинало подташнивать.
Даже ком к горлу подкатил.
Я замотала головой, показывая Агве, что не хочу.
Но мать и без этого не собиралась меня отдавать.
– Я же сказала, – все так же ровно продолжила она, обходя борова по кругу и подходя к своему столу, где были разложены ее карты. – Эмма предназначена не тебе.
– Тупая старуха. Я ведь не торговаться зашел. Возьму силой, значит.
Он резко развернулся, оказываясь ко мне лицом к лицу, и схватил за локоть.
Я уперлась ногами и попыталась отбиться второй рукой: вцепилась ею в лицо мужчины. Глубокие царапины прочертили его лоснящиеся щеки.