Он должен был заставить себя двинуться дальше по густо затененной дорожке. Только обойдя и эту половину парка и не встретив никого, кроме двух влюбленных пар, Шикович с облегчением вздохнул. Понял: глупо искать сына здесь. И хорошо, что он не увидел Славика с метлой в руках под надзором милиционера. Неизвестно, сумел ли бы он сдержаться. Нельзя, в конце концов, устраивать из ареста Славика трагедию. Заработал — пусть несет наказание. Что он, однако, натворил? В редакции, наверно, знают.
В новом здании было прохладно и тихо. Шикович поднялся на второй этаж, заглянул в приемную редактора, в кабинет заместителя. Пусто. Зашел в свою комнату; заведующий отделом, очевидно, обедал. На его столе лежала рукопись: рецензия на премьеру областного театра, состоявшуюся месяца два назад. «Новый спектакль». Кирилл со злостью зачеркнул название. И начал править текст, хотя это совсеи не входило в его обязанности. Живого места не оставил. Работа увлекла. Вместо правильной, но пресной жвачки получилась живая, остроумная, едкая статья о неудачном спектакле.
В дверь заглянул Адам Рагойша, заведующий промышленным отделом, низенький человек с мясистым носом, широким лбом и странной лысиной: суженной впереди и широкой на макушке.
— Ты здесь? — спросил Рагойша входя.
— Нет, меня нету.
Шикович не любил этого человека. Не любил прежде всего за завистливость. Рагойша завидовал всем. Ему, Шиковичу, за то, что он имеет право не сидеть в редакции, а писать очерки и фельетоны дома, да еще на даче. «Дай мне такие условия — и я напишу не хуже. Каждый напишет». Завидовал заведующему сельхозотделом Лагощкому, что у того пятеро детей, а он бездетный. Придирчиво осматривал каждое новое платье, блузку корректора Майи Гутор. Подозрительно шептал: «Откуда она это берет? На свои заработки?» Его почему-то многие боялись, даже редактор. Рагойше хотелось, чтоб и Шикович его побаивался. Но Кирилл как-то в компании сотрудников пригрозил, что выведет Рагойшу в сатирической повести и даже фамилию сохранит. Рагойше это передали, и с тех пор он стал искать дружбы.
Неприязненный ответ на свой нелепый вопрос Рагойша принял как шутку. Засмеялся. Усевшись напротив, взглянул на рукопись, которую правил Шикович, удивленно свистнул:
— Ни рожек, ни ножек не осталось. Кто писал?
— Я.
— Сам себя так правишь? — удивился Рагойша. — Ну-у? Здорово! — и пошутил: — Толстой. Только не Лев.
Но, должно быть, усомнившись, потянулся к выправленным страничкам, чтобы взглянуть на заглавную. Кирилл прижал странички локтем. Автором рецензии была сотрудница редакции, к которой Рагойша относился недоброжелательно. И Шикович не хотел давать ему лишний козырь против этой женщины. Рука Рагой-ши застыла на столе, пальцы легли на рукопись. Посинела розовая лысина — обиделся, что Шикович будто не доверяет ему. Но тут же нашел выход из неловкого положения. В левой руке он держал книжку. Теперь положил ее на стол. Это была повесть Шиковича, недавно вышедшая из печати. Кирилл удивился. Поднял голову от рукописи, с интересом посмотрел в выпуклые, как у больного базедовой болезнью, глаза Рагойши. Глаза были холодные, а лицо расплылось в улыбке.
— Вот купил. Надпиши на память. Сам подарить не догадаешься.
Кирилл знал, что в придачу ко всем своим качествам заведующий промышленным отделом еще и скуп; книги покупает, редко. И то, что он купил его повесть, приятно удивило и даже пощекотало авторское самолюбие. Кирилл сразу подобрел. Взял книжку, задумался, что написать, чтоб не вовсе по шаблону.
— Сколько гонорара отхватил?
— Три.
— Ого! Куда девать будешь?
— Половину тебе отдам.
И — странное дело! — эта, казалось бы, невинная шутка, оскорбила Рагойшу. Он вскочил со стула, нос его и уши побурели. Зло бросил:
— Сынку своему отдай. Ему на рестораны надо.
Нет, не уязвили и не обидели слова Рагойши, а как-то больно резанули Шиковича. Он вдруг понял, что завистливый и криводушный человек этот зашел вовсе не за тем, чтоб получить автограф, что в душе он радуется неприятности со Славиком. Шикович возмутился, но не закричал, не выругался, что иногда с ним случалось. Он сделал нечто совершенно неожиданное и для самого себя, и для Рагойши. Спокойно встал из-за стола, подошел, взял за воротник полосатого пиджака и, подтащив ошеломленного Рагойшу к двери, ударом ноги широко открыл ее и выкинул его в коридор. Закрыл дверь и опять-таки довольно спокойно вернулся к столу. Сдерживаемое кипение внутри постепенно стало затихать. Вспомнив лицо Рагойши в тот момент, когда он взял его за шиворот, Кирилл даже рассмеялся.
Вскоре его позвали к редактору. В длинном и узком кабинете, кроме редактора, сидел директор телестудии Алексей Тукало, старый приятель Шиковича: когда-то вместе начинали, вместе работали много лет. Кирилл обрадовался, что разговор будет не с глазу на глаз и что' он, наконец, сможет выяснить, в чем сын провинился. Тукало, конечно же, все знает.
Шикович поздоровался. Но то, что Алексей, протягивая руку, с официальной любезностью привстал, заставило его насторожиться.
Неужели Алеша Тукало хочет подчеркнуть расстояние между ними? Смешно.
Умышленно, чтобы посмотреть, как развернутся события, Кирилл напустил на себя виноватый вид: вот я, карайте! Но увидел, что и директор студии, и редактор разглядывают его с необычайным интересом.
«Алешу потряс мой новый талант — выкидывать из кабинета дураков», — смешливо по-думал он.
Живицкий — слабый журналист, но хороший организатор, человек принципиальный. Он, ценил людей, которые умеют писать, поощрял каждого способного журналиста. Шиковичем же просто гордился — не каждая областная газета может похвастаться таким очеркистом и фельетонистом. Никогда по отношению к нему не проявлял своей редакторской власти. Потому и разговор этот ему начать было нелегко. — Кирилл Васильевич, скажи, пожалуйста, что у вас произошло? Рагойша тут докричался до сердечного припадка. Врача вызывали. Заявил, что пойдет в горком…
— Пускай идет…
— Нет, ты подожди… Из крика Рагойши я ничего не понял. Растолкуй хоть ты, что случилось.
— Ничего не случилось! Он попрекнул меня сыном. Я не знаю еще, что там натворил мой сын, но колоть мне глаза никому не позволю, — решительно предупредил он, почему-то обращаясь к Тукало. Тот поднял голову от бумаги, на которой толстым синим карандашом рисовал коротеньких смешных человечков. Сказал:
— Да, накуролесил твой Владислав.
— Что он сделал?
— Напился. Приставал к английским туристам. Грозил бомбой. Скажи пожалуйста, какой командующий ракетными войсками!
— И все? — невольно вырвалось у Кирилла, потому что он действительно почувствовал облегчение, когда наконец точно узнал, что учинил сын.
— И все?! — Тукало возмущенно бросил карандаш, и шестигранник покатился по длинному столу с дробным перестуком, но не упал на пол, задержался на самом краю. — И все! Ты слышишь, Станислав Иванович? Ему этого мало! Тебе хотелось, чтоб он перевернул ресторан вверх дном или убил кого-нибудь?
Шикович проследил взглядом за карандашом и не шутя заинтересовался, что могло задержать его на краю стола. Сказал мягко:
— Не кричи, Алексей.
Но тот уже взволнованно ходил по кабинету.
— «И все!» Вот так мы воспитываем молодежь! Пишем, шумим о высоких материях… а собственные дети…
В этот момент, должно быть, от шагов Тукало, карандаш свалился.
Шикович перевел взгляд на своего разгневанного товарища, на его моложавое, всегда словно загорелое, худое лицо с родинкой на левой щеке, на красивую волнистую шевелюру. Потом посмотрел на редактора, который слушал с грустным и смущенным видом, увидел его поредевшие светлые волосы, большие залысины. И почему-то вспомнил, что все они ровесники, редактор даже на год моложе. Но лучше всех выглядит Тукало, кажется, каким был лет двадцать назад, таким и остался, даже ни одной седой паутинки в волосах. Подумал: «Умеет себя беречь, черт».