«Слушайте, не надо нам благотворителей. Ничего нам не надо. Нас кормит население. Мы сами себя прокормим. Только пускай они не забирают детей. Вчера — пять мальчиков и пять девочек. Куда? Для усыновления. Кто их усыновляет? Где? Я должен знать. Я отвечаю за детей».
Директор явно подозревал что-то недоброе. Когда я рассказала обо всем отцу, он тоже встревожился. Потом я узнала: у детей брали кровь… их вывозили в Германию… Делали все, чтоб они забыли родину, свой язык…
— Ах, боженька! Чтоб не умели говорить по-нашему? — ужаснулась старушка, до сих пор слушавшая молча. Неумение «говорить по-нашему» казалось ей таким несчастьем, что она не выдержала.
— А что ж, бабушка, когда младенцев брали…
— Немыми делали? Ой, горюшко какое! — качала головой старуха. — Так и не нашли хлопчика? — Бабушка, видно, не все поняла из их разговора.
— Нашелся, — ответил старухе Ярош.
— Где ж он теперь?
— Это мой сын.
— Правда? Ах, боженька! — удивилась и от души обрадовалась старушка. — Дай же ему бог здоровьичка. Большой уже?
— В армии отслужил. Я завтра вас посмотрю, бабушка. Хорошо? — привычным движением развязывая тесемки на рукаве халата, сказал Ярош.
— Хорошо, доктор. Теперь вы частым гостем будете у нас.
Зося устало и виновато улыбалась.
Девушка на койке у окна, казалось Ярошу, впервые смотрела на него без страха.
Он встал. Слишком засиделся. Утомил, разволновал больную. Вон как блестят глаза. Ему не хотелось напоминать ей о прошлом. Но Шикович не давал покоя.
Ярош нерешительно спросил
— Скажите, Софья Степановна, вы не помните кого-нибудь из инфекционной больницы, с кем работал ваш отец… Кто ходил к вам…
Она задумалась.
— Я помню сестру… Клавдию… Ивановну, кажется. Еще была врач Вакулова. И врач Ли-берман. Но Либермана они угнали в гетто. Во время оккупации заходила к нам только эта сестра. Как же ее фамилия? — Зося наморщила лоб, сжала ладонями виски.
— Не надо вспоминать. Потом, — мягко попросил Ярош. — Спасибо вам.
— За что? — удивилась она.
— Доброй ночи, — пожелал он больным и направился к двери.
9
Майзис с женой и Маша приехали рано утром. Еще в тени не просохла роса. Еще спали дети и Шикович, проработавший до света. Но хозяйки уже возились в летней кухне под навесом. Им помогал Тарас. Разжег огонь под самодельной плитой, принес стол, дрова, продукты.
Утро выдалось на диво — солнечное, звонкое, с луга тянуло сыроватой прохладой, а бор дышал еще сохранившимся с вечера теплом. Торжественная неподвижность сосен предвещала снова зной. А может быть, грозу. Дождя просили и люди и деревья. Но что бы ни ждало впереди в этот долгий летний день, такое утро — все равно что дитя: приносит улыбку и радость.
Женщины были в хорошем настроении. Правда, посетовали на свою нелегкую дачную судьбу: опять гости!
— Шикович мой что-то поостыл, уже мало кого приглашает, — заметила Валентина Андреевна.
— Зато Антон старается.
— Сегодня, Галина Адамовна, больше всего гостей моих, — отозвался Тарас. — Но своих я могу принять на лугу. Кроме воды и простора, им ничего не нужно.
— Как не стыдно, Тарас! Твоим гостям мы всегда рады.
Галина Адамовна говорила совершенно искренне. Ее больше тревожили гости мужа, вернее, одна гостья — Маша. Она видела девушку раза два мельком в больнице. Почему вдруг Антону вздумалось пригласить ее? Разве мало коллег врачей? Майзис, например, это понятно.
Но тревога исчезла, как только Майзисы подкатили на своем красном запыленном «москвиче» и из машины вышла Маша. Девушка показалась Галине Адамовне не только неинтересной, но даже вульгарной. До неестественности рыжая, огненная, она, как бы бросая вызов, и платье надела необычной расцветки и фасона: красно-желтая, в кленовых листьях, легкая ткань словно не кроилась, не шилась, а прихвачена была на самой девушке по фигуре. Галина Адамовна улыбнулась, заметив, что Тарас разглядывает гостью, как некое диво.
Вышел Ярош, еще в пижаме, стал извиняться. Жена Майзиса оправдывалась, объясняла столь ранний приезд:
— Если мой муж что-нибудь вбил себе в голову, он не даст покоя ни себе, ни другим. Захотелось, видите ли, человеку стать рыболовом!
— Какой из него рыболов? Договаривались в шесть, а сейчас девять. Соня!
Ярош шутил, а сам посматривал на Машу, которая с детским восторгом озиралась по сторонам. Позвал:
— Тарас! Где Тарас? Маша приехала, чтобы с тобой познакомиться.
Тарас вышел к гостям — босой, в майке, в мятых парусиновых штанах. Поздоровался с Майзисом, с его женой, протянул руку Маше.
Та не подала руку застыла, словно в недоумении, а потом сказала, как показалось Тарасу, разочарованно:
— Вот вы какой! А я думала, вы как Антон Кузьмич.
Это заставило насторожиться Галину Адамовну: почему ей хочется, чтоб все были похожи на Антона Кузьмича?
Через некоторое время собрались на речку поудить. Ярош спросил:
— Тарас, идешь с нами?
— Нет, помогу на кухне.
Тогда и Маша обратилась к хозяйкам:
— Можно и я останусь помочь?
— Ну что ж, пожалуйста, — согласилась Валентина Андреевна.
Маша надела фартучек, ловко и красиво повязала косынку и сразу преобразилась — стала домашней и простой. И это вдруг понравилось Галине Адамовне. Присмотрелась лучше — и цвет платья не показался уже вульгарным, он хорошо подходил к красным волосам. Да и фасон не такой уж вызывающий — просто со вкусом скроено.
— Кто вам шил платье, Маша?
— Не поверите — совсем неопытная портниха. Я ходила во дворец железнодорожников на курсы кройки и шитья и там познакомилась с одной девушкой. Горбатенькая, знаете, а такая способная. Наша преподавательница чуть не лопнула от зависти, когда Геня сшила дипломное платье.
Маша засмеялась. И Валентина Андреевна засмеялась. И Тарас. Весело, дружелюбно. Галина Адамовна промолчала, но и сама невольно залюбовалась, глядя, как Маша готовит салат: кубики огурцов, картофеля, моркови у нее ровненькие, один в один, даже у них, опытных хозяек, не всегда такие получаются.
«Если она так же работает в операционной—не зря Антон ее хвалит», — подумала Галина Адамовна, но сердце неприятно екнуло. Спросила:
— Где вы научились кулинарничать?
— А я до курсов медсестер служила домашней работницей.
— Вы — домашней работницей?
— Да. А что? Нас у мамы пятеро осталось, когда отец погиб. Двое младше меня. А колхоз наш тогда был…
Ее тон ясно говорил о том, какой у них был колхоз. А она смутилась вдруг от этого признания, как будто в том, что колхоз был бедный, есть и ее вина.
Взглянула на Галину Адамовну, потом на жену Шиковича, которая готовила фарш для котлет, а сказала Тарасу, поправляя косынку:
— Теперь у нас совхоз. Тарас, вам нечего делать? Наточите нож. Тупой.
Тарас, покраснев, стал искать оселок.
Валентина Андреевна улыбнулась. Ей по душе пришлась эта девушка. Она любила людей, настойчивых в достижении жизненных целей. Маша тоже почувствовала симпатию к этой полной, по всему видно, доброй женщине. Почуяла Маша и настороженность, с какой отнеслась к ней жена Антона Кузьмича. И причину поняла. Не обиделась, но с удивлением отметила и в себе некоторый ответный холодок…
В халате, с полотенцем, заспанная и хмурая, вышла из комнат Ира. Удивилась, увидев незнакомую девушку. Их познакомили. Ира смотрела через очки угрюмо, с иронией. Маша обиделась.
«Ну, пускай жена Яроша относится ко мне как хочет. Она старше вдвое. А ты?..»
Она демонстративно повернулась к Тарасу:
— А я знаю, как вас спасали во время войны. Как разыскивали…
— Меня?
Ира хмыкнула:
— В войну он пешком под стол ходил. Маша не ответила. Обратилась к удивленному Тарасу: