— Так вот что я тебе скажу! — прозвучал, казалось, издалека, голос Шиковича. Может быть, ты забыл или хочешь забыть. Утебя работа не менее героическая, чем в подполье. Наука, у которой ты жалеешь оторвать даже минуту на что-нибудь другое. Но имей в виду, что Зося ничего не забыла и никогда не забудет. И миллионы не забудут. И ты не оберегай ее от прошлого.
Сучья с той стороны, где сидел Ярош, разгорелись, и огонь осветил его фигуру. Багровый от бликов пламени, большой и неподвижный, как статуя, с мисочкой в руках, он напоминал вождя неведомого племени, племени необычайно сильных и красивых людей. Галина, взглянув на него, почувствовала острый приступ страха от мысли, что может потерять его. Валентина Андреевна смотрела на Яроша с восхищением и тайной женской завистью.
Он шевельнулся и кинул пустую мисочку во тьму.
— Так и я тебе скажу. Слушай. Ты ведь не исследуешь подполье во всем его объеме. Ты как детектив. Тебя захватила история одного человека, его загадочная смерть, и ты обрадовался случаю, увлекся острым сюжетом.
— Его всегда влекло к детективу, — сказала Валентина Андреевна. Ей было хорошо, весело и хотелось стравить мужчин в споре.
— Но ты ничего этого не найдешь. Теперь я больше чем когда бы то ни было уверен, что Савич не был ни врагом, ни героем. Он обыкновенный старый врач, который хотел помогать людям в любых условиях. Инфекционист, он боялся эпидемий, неизменных спутников войны. Чтобы следить за санитарным состоянием родного города, пошел на службу к оккупантам. Вот тебе твой детективный сюжет.
Огонь охватил весь костер. Свет его вырвал из мрака большой круг, несколько дубов; сосен и удивительно окрасил их: кора сосен покраснела, а мох на старых дубах превратился в иней, седой-седой. Вверху, потревоженная горячим воздухом, зашелестела листва. Стрелял золотыми пульками-угольками костер. Ярош приподнялся на руках и отодвинулся подальше от огня. Шикович стоял по другую сторону костра, широко расставив ноги, заложив руки за спину.
— То, что ты рассказал, доктор, уже отличнейший сюжет. Но я не сюжета ищу, пойми. Савича считают предателем. А ты вот утверждаешь, что он честный человек, пускай и не герой. Так что же по-твоему? Пальцем не шевельнуть, чтоб доказать его невиновность, реабилитировать еще одно доброе имя? Шикович ждал возражений. Но Ярош молчал: возразить было нечего. Более того, он не понимал самого себя — почему вдруг ему вздумалось отговаривать друга от такого почетного и благородного дела? Нет, он, пожалуй, понимал почему: он думал об этом еще в больнице. Теперь, когда Зосе сделана, он уверен, удачная операция и она, по сути, начнет новую жизнь, новую во всех отношениях (об этом он позаботится), ему не хочется, чтоб ей напоминали о прошлом. Хорошо, если Шиковичу удастся доказать невиновность Савича. Он, Ярош, уверен, что Савич честный человек, честный врач. Но если не будет найдено документов, подтверждающих его связь с подпольщиками, с партизанами, это останется только его личным убеждением или столь же личными домыслами Кирилла. Зосе вряд ли это поможет.
— Молчишь? — победоносно воскликнул Шикович. — Вспомни, что равнодушие к судьбе людей, которых мы знали, с которыми работали, которые учили нас, принесло в известное время огромный вред. Да, я поставил в центре дело Савича, потому что нельзя охватить все сразу. Но, знакомясь с документами, я обнаруживаю все новых и новых героев. Разве ради этого не стоит почихать от архивной пыли? Разве пыль эта вредная? — наступал Кирилл так рьяно и решительно, что едва не шагнул в огонь. Попятился, завопил весело:
— Горю, спасите!
Валентина Андреевна засмеялась. Антон чуть улыбнулся.
14
В папке было немного документов. Кроме них, фотография размера открытки. Спокойное, с широким лбом и глубокими залысинами худощавое лицо человека лет шестидесяти. Вот он какой, Савич!
Донесение безыменной разведгруппы о предателях и националистах, занимавших руководящие должности в управе и полиции. Бургомистр Тищенко стоял в этом списке первым. Лучинский вторым, Савич девятым, предпоследним. Очевидно, донесение передавались группой по радио, и потому характеристики были весьма лаконичны: один-два факта, без всяких комментариев.
«Тищенко Никодим Федорович, бургомистр. При организации гетто собственноручно расстреливал евреев, убивал детей.
Лучинский (Склота, Усов Иван Селивано-вич), начальник полиции, шпион, агент СД. Пытает арестованных. Руководит расстрелами. Повесил девять колхозников села Волотичи, заложников».
Самая развернутая характеристика давалась редактору фашистского листка, националисту Хмаре — на добрый абзац. Против фамилии Савича стояло:
«Заведует отделом управы. Заражает людей инфекционными болезнями».
В то суровое военное время, когда каждого работавшего у немцев считали врагом, и такое огульное обвинение казалось убедительным. Безусловно, и лейтенант Шикович тогда поверил бы ему: все может сделать человек, который пошел на службу к фашистам! Но теперь, зная Савича по рассказам Яроша, Шикович понял, что у разведчиков не было ни одного факта преступной деятельности врача-инфекциониста, кроме того, что он заведует отделом управы, и они явно домыслили это — «Заражает людей инфекционными болезнями». Каких людей? Какими болезнями? Шикович не утерпел и высказал свои соображения капитану Сербановскому. Тот оторвался от бумаги, которую просматривал, внимательно выслушал, неопределенно хмыкнул, сказал:
— Читайте дальше.
Шикович не просто читал, он изучал документы, обращая внимание на каждую мелочь. Донесение было напечатано на машинке и безусловно являлось копией. Однако на нем стояло целых шесть номеров и шифровальных литер. Против фамилии Лучинского и Хмары были поставлены крестики синим карандашом, перед Савичем — красная птичка.
Второй документ смутил Шиковича — заявление самого Савича на имя немецкого фельдкоменданта оберштурмбанфюрера Ютнера. В сентябре 1941 года Савич заверял фашиста в своей преданности «новому порядку» и просил принять его на службу. Поклепов на Советскую власть не возводил, однако фактами своей биографии доказывал, что таил на большевиков давнюю обиду. Он, Савич, происходит из интеллигентной семьи, отец был преподавателем в гимназии. Он, Степан Савич, был женат на дворянке. Революция лишила его жену всех прав, отняла богатое имение. Это послужило причиной ее преждевременной смерти. Вторая его жена была пролетарского происхождения — из рабочей семьи, но, должно быть, из-за него большевики ее преследовали. Исключали из института, когда она училась. В тридцать седьмом арестовали, а может быть, и расстреляли (никто не знает) ее брата, хотя он был членом партии и занимал ответственный пост на железной дороге. А ее тоже три месяца держали в тюрьме. В начале войны будто бы мобилизовали в армию, но он, Савич, не уверен, так ли это. Одно только удивительно: как не тронули его. Очевидно, большевикам нужны были его знания, его специальность, потому что врачей у них не хватало. Заявление кончалось словами;
«Господин фельдкомендант!
Своей профессией и общественной деятельностью я желаю послужить упрочению в моем родном городе новой цивилизации и новой культуры, которую принесла великая армия фюрера.
Степан Савич. Врач»
Шикович не сдержался и громко выругался, когда прочитал это. Сербановский посмотрел на него с ухмылкой, казалось, насмешливо спрашивал: «Что ты теперь будешь утверждать?» Кровь ударила Кириллу в лицо, он покраснел. Было ощущени, что мертвый Савич жестоко обманул его, живого. Если бы Савич, как другие предатели, голословно и огульно ругал Советскую власть и клялся в верности оккупантам, это выглядело бы менее убедительно, чем такая биография. Потому что, если все здесь правда, вполне естественна обида старого интеллигента, которая привела его к врагам.