После войны она редко думала о матери. А когда Маша сказала о Блоке, почему-то вспомнилась мать, и сердце ее, еще не зажившее, сжалось и защемило забытой болью. Мать погибла в Польше, у жены ее брата есть извещение, в каком городе она похоронена.
Зося подумала: «Когда я совсем поправлюсь, то соберу денег и съезжу на ее могилу». И вдруг снова страх: «Неужели меня не пустят на могилу матери?»
Вспомнила, что, вернувшись из Германии, она не могла разыскать могилы отца, хотя знала, где его похоронили, и ей захотелось плакать. Она пыталась удержаться и не справилась — заплакала по-детски, навзрыд. Соседка, тоже послеоперационная, слабым голосом спросила:
— Чего вы? У вас же все так хорошо! — Сама она догадывалась, что ей вырезали раковую опухоль, и с ужасом думала, что это не избавление.
— Пожалуйста, не обращайте внимания, — Зося всхлипывала и утиралась простыней.
Вот и этого никогда не бывало до операции, больное сердце ее оставалось ко всему безучастным.
Маша, вернувшись и увидев подругу в слезах, испугалась. Но та успокоила ее:
— Да нет, ничего, Маша, славная вы моя. Я просто вспомнила… Мой отец любил Блока.
Об ее отце ЯрОш запретил говорить, и Маша, чтоб избежать этой темы, наугад раскрыла томик и начала читать:
Одно стихотворение, второе, и вдруг заметила, как озарилось Зосино лицо. Не видела она еще у нее такой улыбки. Невеселые стихи, а грусть из глаз ушла.
Из больницы Маша выбежала в приподнятом настроении. Светило нежаркое уже августовское предвечернее солнце. Шли по улице люди, одни медленно, другие торопливо. Проносились автобусы, «Волги» и «москвичи».
Маша любила свой город. Любила гулять в парке, который считается лучшим в республике. Но одной все-таки скучно. Встретить бы кого-нибудь веселого! Она вспомнила о Славике. Она думала о нем и раньше. И о Тарасе. Об обоих. Втайне ждала, что они захотят продлить знакомство.
Но ребята не проявляли инициативы. Славик, конечно, несерьезный субъект. Балаболка и нахал. Но Маша не могла забыть, как он с первого взгляда пришел от нее в восторг. Никто еще так не восхищался ее внешностью. Чаще она слышала: «Гляди, какая рыжая пошла!» Это ее обижало. А вот Славик, тот сразу: «Вы же — неземная». А она — земная, обыкновенная девушка из полесской деревни, и ей, как всякой девушке, приятно было услышать такой комплимент. Кроме того, она чувствовала себя виноватой за пощечину. Не такая уж она кисейная барышня, чтобы так отвечать на глупую болтовню. Да, она не прочь была бы встретиться с ним. Но девичья гордость не позволяла сделать первый шаг. А тут ей вдруг захотелось выкинуть что-нибудь сумасбродное, озорное.
Пообедав в кафе, она пошла в парк. Разменяла у продавщицы газированной воды пятикопеечную монету, попросила «две по две». Плотно закрыла дверцы будки автомата. Узнала по 09 телефон Шиковича.
— Алло! — прозвучало в трубке. Она не ответила. — Алло! — крикнул он. — Что? Проверяешь, есть ли кто дома? К сожалению, браток, есть — я. Верный сторож отцовских миллионов. И имей в виду, вооруженный атомной пушкой. Но если ты одолжишь мне пять рублей, меня здесь не будет. Залезай, грабь. Хрен с ними, с миллионами!
Маша едва удержалась, чтоб не расхохотаться от этой тирады Славика, обращенной к неведомому абоненту. Проглотив смех, она пискнула:
— Владислав Кириллович!
— О-о! — видно, его удивил женский голос и такое неожиданное обращение. — Хм… действительно, это, кажется, я Владислав Кириллович. Я слушаю вас.
— Одна ошоба ждет ваш у входа в парк, — прошамкала Маша.
— Сколько ей лет, ошобе этой? — Шестьдешят.
— Самый мой любимый возраст! — засмеялся юноша.
— Если вы не будете через пятнадцать минут, много потеряете, — сказала Маша обычным голосом и повесила трубку.
Славик был уверен, что это кто-нибудь из знакомых девушек решил над ним подшутить. Но он никогда не боялся оказаться в смешном положении. Он скучал в пустой квартире, без денег и обрадовался случаю хоть чем-нибудь развлечься. Через десять минут Маша увидела его на площадке у входа в парк. Она стояла по ту сторону ограды за книжным киоском и тайком наблюдала. Он шел медленно, засунув руки в карманы голубых штанов. Несколько настороженно озирался. Прошел до ворот и обратно, заглядывая в лица девушек, потом пожилых женщин, наконец и старушек не стал пропускать.
Машу это смешило. На нее поглядывали с любопытством. Одна, а такое лукавое выражение лица, такие чертики в глазах.
Так она помучила его минут пятнадцать. И только увидев, что терпение его истощилось и он решительно направился в парк, пошла навстречу — к входу. Шла торопливо, смотрела по сторонам — на портреты передовиков производства. Была уверена, что он мимо не пройдет. Действительно, услышала его радостный возглас:
— Маша!
Она остановилась, сделала удивленный вид, словно не узнавая его. Он протянул руку. Она не подала своей. Но Славик не смутился.
— Это ты звонила мне?
— Я звонила вам? И не думала! Много вы о себе воображаете, товарищ Шикович.
— Какая-то старушенция назначила мне свидание.
— Вот и дожидайтесь вашей старушенции. — На какого дьявола она мне сдалась? Я
рад, что встретил… вас. — Славик вдруг утратил смелость и перешел на «вы». Сейчас Маша казалась ему еще красивее, чем там, на даче. Хорошо, если бы Маша осталась с ним, пошла в парк! Пусть бы увидели его прежние друзья и позавидовали: какая девушка!
Но Маша взглянула на часы, как бы давая понять, что спешит. Он несмело взял ее за руку. Вы все еще обижаетесь на меня? Я прошу прощения. А я не в обиде на вас за пощечину. Готов получать по пощечине каждый день, только бы быть с вами. Пойдем пpoгуляем.
— Чтобы вы опять сказали какую-нибудь гадость?
— Клянусь. Я откушу себе язык, если с него сорвется хоть одно непристойное слово.
Маша улыбнулась. Все-таки он забавный. С ним не соскучишься. Это как раз тот веселый человек, с которым ей хотелось встретиться при сегодняшнем ее настроении.
— Грести умеете? Покатаете на лодке? — неожиданно для Славика весело и просто спросила Маша.
Славик был уже не рад, что она пригласила: у него в кармане оставалась только какая-то жалкая мелочь. О, какими эпитетами награждал он в тот миг отца, который не давал ему ни копейки. Да и товарищей по бригаде припомнил: «Сами, гады, по две сотни выколачивают, а мне дали аванса ученических пятнадцать рублей. Вот тебе равенство и братство!..»
Он хлопнул ладонью по нагрудному карману своей модной, навыпуск, желто-голубой рубашки.
— Черт, забыл захватить деньги. И документ.
Маша спрятала улыбку, вспомнив его признание по телефону, адресованное воображаемому грабителю.
— У меня есть деньги, — она показала на сумочку и пошутила, неожиданно переходя на «ты»: — Я буду тебя эксплуатировать.
— О, с вами я согласен плыть хоть до Черного моря. Вы будете моим солнцем и маяком.
— Пошли, — сказала она. — А то на нас обращают внимание.
Славик только теперь заметил, что они стоят на самом проходе к воротам парка, что вокруг много народу и что он говорит, пожалуй, слишком громко.
Лодки были в разгоне. Пришлось ждать. Маша попросила подержать сумочку, сбросила босоножки и пошла по отмели. Зайдя поглубже, она чуть приподняла платье, и Славик любовался ее ногами в золотых каплях родинок. Он стоял на берегу притихший, с сумочкой в руках и с каким-то сладким страхом ощущал, как из головы его уходят те скептически-насмешливые слова, которые он держал в запасе на все. случаи и которыми очень ловко умел отгородиться и от серьезного и от смешного. Он подумал, что друзья, наверное, посмеялись бы над ним, если б увидели сейчас в роли сторожа дамской сумочки, словно он верный муж строгой жены. Но знал, что, если б Маша сунула ему еще и босоножки, он с радостью держал бы и их, не боясь никаких насмешек. Чего не сделаешь для такой девушки!