— Поздравляю. Больница у нас хорошая, но лучше в нее не попадать. — Он открыл заднюю дверцу, а сам пошел садиться за руль.
— Разве Кирилла Васильевича нет? — оглянулась Маша.
— У него вчера отняли права за превышение скорости. Сегодня объясняется с инспекцией.
Маша засмеялась.
— Это я накаркала. Помните, сказала: «Отнимут у вас права». А он: «Типун вам на язык».
Почему-то хорошо стало Зосе от этого их шутливого разговора о человеке, которого она. знала только по рассказам Маши: как он упал в обморок на операции.
Машина развернулась и выехала за ворота. Зося бросила последний взгляд на больницу, но уже без сожаления, без желания остаться там. Ярош вел машину осторожно, медленно. Зося залюбовалась городом, почти незнакомым, новым. Хотя жила она здесь уже четыре года, но редко ездила со своей далекой окраины в центр… Она смотрела на молодые липы, каштаны, сердце ее полнилось здоровой, незнакомой или давно забытой радостью. И она улыбалась, не подозревая, что Ярош видит ее улыбку в зеркальце.
Шикович ждал их у подъезда. Машина еще не успела остановиться, а Зося уже догадалась, что это он.
— Кирилл Васильевич? — спросила она у Маши.
— Видно, права ему вернули — лысина блестит, как масленый блин, — пошутил Ярош.
Зося вышла из машины и первая протянула Шиковичу руку.
Он осторожно сжал ее тонкие сухие горячие пальцы и долго не выпускал — разглядывал. женщину с бесцеремонным любопытством. Его приятно поразило, что лицо у нее совсем не измученное, как ему представлялось, немного бледное, но, пожалуй, даже красивое. Все пережитое оставило след разве что в глазах, больших, голубых, слишком много говорящих, как это бывает после тяжелой болезни, да в мелких морщинках в уголках глаз, да в складке, прорезающей высокий белый лоб. Зося смутилась от его взгляда, опустила глаза, но справилась с собой, улыбнулась и спросила:
— Вернули вам права?
— О, — удивился Шикович. — Вы уже знаете? Вернули, но заменили, черти, талон. Однако поздравляю вас. Поверьте, я так за вас рад! Этому кудеснику надо при жизни памятник поставить. Верно? — кивнул он в сторону Яроша, запиравшего машину.
И Зося и Маша любовно улыбнулись кудеснику. А сам кудесник сердито нахмурился:
— Пошли. От Кирилла Васильевича вы немало сказок услышите..
— Погоди, — остановил его Шикович. — Софью Степановну веду в квартиру я. Прошу, — он шутливо подставил ей локоть. И она непринужденно оперлась на его руку. Пошла быстро, смело. Машу это приятно удивило: еще утром в больничном саду Зося прогуливалась медленно, боязливо.
На площадке второго этажа Кирилл остановился, достал из кармана плоский ключик от английского замка, торжественно вручил его Зосе.
Все увидели, как задрожала ее рука.
— Открывайте.
Она никак не могла попасть ключом в замочную скважину.
Потом, как бы обрадовавшись, что дверь наконец открылась, быстро вошла в темноватый тесный коридорчик и остановилась в дверях комнаты ослепленная: широкое окно, новая мебель, цветы, фрукты… Оглянувшись, она словно позвала на помощь:
— Антон Кузьмич!
Ярош прошел мимо нее и сказал смущенно, а потому, казалось, сердито:
— Ну, ну… без всяких… ничего особенного. Потом, потом… Все это ваше. Живите. А мы сейчас выпьем за ваше здоровье… За новоселье. Маша!
— Погоди, испортишь всю церемонию! — Шикович любил внешние эффекты.
Они все трое засуетились вокруг стола, на какое-то время, должно быть, забыв о хозяйке, которая все еще, ослепленная и оглушенная, стояла у порога. Вдруг она шагнула вперед и, как слепая, выставив перед собой руки, подошла к Ярошу. Маленькая, тоненькая, как девочка, в измятом штапельном платьице, она заглянула снизу в глаза ему, порывисто прижалась лицом к его широкой груди и… зарыдала. Он, растерявшись, стоял, широко расставив руки, держа в одной бутылку. Словно боялся прикоснуться к ней, оторвать ее от себя. Повторял:
— Не надо… Не надо… Что вы?.. Пожалуйста. Зося… Софья Степановна…
Маша мигом слетала на кухню и вернулась со стаканом воды. Но Шикович взглядом остановил ее: «Не нужно, не трогайте» — и осторожно забрал у Яроша бутылку с шампанским.
22
Товарищи Маши по работе, наверное, очень удивились бы, если б узнали, что она, Маша Литвин, серьезная, рассудительная, способна на легкомысленные поступки. Но как иначе назвать то, что она попеременно встречалась то со Славиком, то с Тарасом?..
Тарас показался ей сначала скучноватым. Не очень разговорчивый, замкнутый, он не сразу открылся ей. Только после двух-трех свиданий она увидела, как много он знает — так много, что ей стало боязно. Он часто затрагивал серьезные темы и, оказалось, умел говорить интересно.
А в Славике, наоборот, ей нравились его несерьезность, легкость и беззаботность. И ирония.
Над всем он смеялся. Разойдется — не даст пощады никому: ни отцу, ни сестре, ни друзьям, ни даже себе. Правда, над одними, как, например, над Ходасом, он иронизирует зло, над другими — безобидно-снисходительно. Лишь мать, заметила Маша, он никогда не трогал. Может быть, поэтому Маша и прощала ему насмешки над всеми, даже над Ярошем.
С Тарасом было интересно, со Славиком весело.
При третьей или четвертой встрече Тарас отважился поцеловать ее, и она не протестовала, не оттолкнула, как Славика, с которым в конце концов поссорилась, когда он однажды полез целоваться. Рассердилась, ушла домой, не назначив встречи. Клала трубку, когда он назавтра, на третий, на четвертый день звонил в больницу.
Славик затосковал. Все ему надоело: пижонистые друзья, модные девчонки, липси, пластинки с мексиканскими песнями, «Поплавок». Ему хорошо было только с Машей. Вечерами он слонялся около ее дома в надежде встретить.
Однажды, когда уже стемнело, наконец увидел ее: она вышла из дому, свернула на соседнюю, такую же тихую, обсаженную липами улицу. Славик двигался следом. Машу ждал парень. Она поспешно подошла к нему, и они поцеловались. Словно молотки застучали у Славика в висках. Измена! Черная измена! Он сжал кулаки, готовый броситься на соперника. Но остолбенел, узнав голос Тараса. Это не было возмущение, даже удивлением нельзя было это назвать. Он не мог бы объяснить словами то, что испытал.
Опомнился, только когда заметил, что они идут прямо на него. Стало отчего-то очень страшно встретиться с ними, и он бросился прочь…
Всю ночь Славик блуждал по улицам. Под утро задремал на скамье в сквере. Оттуда явился на завод в своем модном вечернем костюме. Рабочие в проходной скептически оглядывали его. Тарас встретил в цеховой раздевалке, удивился:
— Ты где это был, что не успел переодеться?
— Где? — Славик уставился на него красными от бессонницы глазами. Тарас улыбался.
«Улыбаешься? Радуешься? Погоди же! Я тебе покажу радость!»
С холодной яростью искал он способ утолить свою жажду мести. Хотелось придумать что-нибудь такое, чтоб развалить бригаду, чтоб скомпрометировать Тараса и вообще наделать шуму на весь город. Но вместе с тем ему все-таки жалко было бросать завод. Это его удерживало от слишком решительных действий. Просто нахулиганить — посадят. Садиться ему больше не хотелось. И он снова лез под кран. Снова ссорился с Ниной. Запустил ключом в Костю, который попытался подтрунить над ним. Покрыл матом Галыгу, когда тот матюкнул его. Это наделало-таки шуму. Начальник смены сам всех ругал. Но чтоб его, да еще ученик!.. Побледнел, затопал ногами:
— Щенок! Молокосос! Выгоню! Сегодня же расчет.
Бригаде пришлось защищать его. Ребята должны были согласиться с Костей, что они мало занимаются Славиком. Приутих было — и вот опять!
Была как раз суббота, короткий рабочий день. Решили все вместе пойти в кино, потащить Славика с собой. Надо, чтобы он больше времени проводил с ними.