Отпустив машину, пошел пешком по улицам, которые застраивались под его руководством. Он так и подумал об этом: почти весь новый город строился под его руководством, при его участии. Он всегда чувствовал себя хозяином города. Это придавало ему уверенность, силу. И вдруг сейчас, понял, что никакой он здесь не хозяин… Это сознание словно придавило его. Впервые он не радовался решениям партии, а ведь он же всегда считал себя верным ее сыном. Что же произошло, Семен Парфенович? Что изменилось? Он почему-то подумал о Шиковиче и Яроше и позавидовал им.
Легко им живется. Если что и неясно, непонятно, то в других, а в себе все у них ясно и все просто. А вот он, Семен Гукан, в самом себе не может разобраться. Кто он и что, маленький человек, рядовой работник? (Он вдруг начал думать о себе, как о совсем мелкой сошке.) «С какой радостью ты сделал бы их провокаторами». Неправда, товарищ Тарасов! Я никого не собираюсь делать провокаторами! — хотелось крикнуть ему.
Он остановился, снял шапку, вытер платком лоб. К нему подошла женщина, поздоровалась, попросила, чтоб он зашел посмотреть, как она живет. В последние годы он нередко заглядывал в квартиры горожан; главное, подбодрить человека, тогда он терпеливее ждет! Но сейчас ему не хотелось ничего и никого видеть.
— Простите… Завтра, завтра. Заходите ко мне.
— Да не попаду я к вам завтра, товарищ председатель!
Семен Парфенович отмахнулся от женщины и пошел дальше,
«Что она подумает? Пусть думает, что хочет. Не это главное. Не это главное». Домой он пришел разбитый, с головной болью. Хотелось лечь в постель, вызвать врача.
Жена его, Ольга Романовна, старая работница сберегательной кассы, обычно газеты только просматривала и читала главным образом фельетоны или те статьи, которые кто-нибудь советовал. А тут сидела за большим столом, обложенная кипами газет. Гукан заглянул через плечо жены, выхватил взглядом абзац, второй. Захотелось ему откровенно, по-семейному, без свидетелей, поговорить с женой… За тридцать лет она хорошо изучила его, не однажды утешала в тяжелую минуту, может, и сейчас поймет, как ему нелегко.
— Как тебе, Оля, все это нравится?
— Что?
— Ну, с культом…
— А что? Правильно! Не так надо служить народу, чтобы быть рядом с Лениным, — не поднимая головы, ответила жена.
Семена Парфеновича почему-то разозлил ее ответ и то, что она не оторвалась от газеты.
— Умные какие все вы стали! Задним числом. Политики липовые! Давай обед! Зачиталась!
Бывало и раньше, что он кричал на нее, в молодости. Но выросли и разъехались дети, а у них поседели головы. Много лет он уже не говорил с ней таким тоном.
Ольга Романовна удивилась. Внимательно посмотрела на мужа. Почему он так раздражен? Мягко спросила:
— Что случилось, отец? Неприятности?
Ему стало неловко, он сказал примирительно:
— Никаких неприятностей нет. Устал. В сердце колет.
— Прими валидол. Полежи, пока я приготовлю что-нибудь, Я и в самом деле зачиталась.
Но в постели Семен Парфенович не улежал. Поднялся, походил по комнатам, почитал газеты, посмотрел по телевизору конец какого-то заграничного фильма, ничего не понял. Рассердился, что показывают такую чушь.
Мысль возвращалась к одному и тому же — к решениям съезда.
Гукан с возмущением отверг бы даже намек, что он не согласен с этими решениями. Нет, он согласен. Но все-таки, казалось ему, что-то делалось не так.
Вот хоть бы памятниками… Вспомнилось, что памятник на площади воздвигли в первый год его председательства. Он, хозяин города, вкладывал в это дело всю свою энергию. Торжественное открытие. Праздник. Он произнес речь, и речь эта была лучше всех. Правда, написать ее помог Шикович. Он, Гукан, позвонил, и тот сразу явился. Был порядок. А теперь? Тот же Шикович, средненький журналист, а ведет себя бог знает как. Все хочет перевернуть вверх ногами…
Сильно кольнуло в сердце. Семен Парфенович инстинктивно прижал руку к груди, будто желая поддержать его, свое растревоженное сердце.
29
Шикович писал документальную повесть о подполье. Но «белое пятно» — группа инфекционной больницы — сильно мешало завершению работы. Собственно, никакого «белого пятна» не было. Об этой группе он знал теперь больше, чем о любой другой. Одного только не мог понять: зачем гестапо понадобилась такая провокация с Савичем? Этого не понимали многие. Кирилл злился: как трудно выкорчевать недоверие к человеку! Разве живые люди — Суходол, Зося — не самые лучшие документы? Правда, никто, кроме разве Гукана и Рагойши, открыто не высказывался, что не верит их свидетельствам. Однако даже у самых объективных и доброжелательных людей Шикович угадывал заднюю мысль: все-таки Зося — дочь, Суходол — какая-то лекарка, не слишком активная подпольщица, к тому же старая женщина, которая могла и напутать.
В конце концов и сам «расследователь» понял, что не хватает ему той ниточки, ухватившись за которую можно распутать весь клубок. И надо было либо искать этот кончик, либо рубить гордиев узел. Он, искал, настойчиво, упорно. Ездил в Центральный партизанский архив. Просидел там весь свой отпуск. Пытался найти подпольщиков. Ах, если бы ему дали возможность опубликовать статью! Тогда люди, конечно, пришли бы сами. Тарасов обещал, но все почему-то оттягивал.
Шикович ошибался в одном: он считал, что всем этим делом по-настоящему занят только он. Да Ярош помогает ему. И все. На самом деле подпольем занимались многие люди, по разным линиям. Его поиски, может быть, явились только тем «катализатором», который ускорил «реакцию». Пришло время, и он понял это.
Уже наступил ноябрь и за окном летали белые мухи, когда позвонил Сербановский. Кирилл давно не виделся с капитаном и почти потерял надежду, что тот сможет чем-нибудь ему помочь. Сербановский просил завтра зайти к нему.
— А сегодня нельзя? — в нетерпении спросил Шикович.
— Нет, завтра. В одиннадцать.
Капитан за это время стал майором. Но, казалось, еще сильнее похудел: глубже запали глаза и как будто больше стали уши — оттопырились, словно он настороженно вслушивался в обманчивую тишину. Пожимая ему руку, Шикович ощутил мозоли на его ладони, вспомнил о больной жене и пожалел этого серьезного и; очевидно, упорного в любом деле человека. Однако Сербановский встретил его неожиданно бодро и оживленно, с добрым дружеским расположением.
— Что слышно, Кирилл Васильевич?
— По группе железнодорожников нашел гору новых документов, по группе Савича… — Шикович развел руками. — Помимо всего прочего, эти люди здорово умели молчать.
— Да, — согласился чекист. — Не ради славы они боролись. И не думали, что нам с вами придется не спать ночами, чтоб расследовать их деятельность.
Не прерывая беседы, майср набрал номер телефона, кратко приказал:
— Арестованного Дымаря ко мне. Шикович оживился:
— Что-нибудь новое?
— Сейчас увидите и услышите, — улыбнулся Сербановский. Встал из-за стола, подошел к окну и открыл форточку. — Как ваш друг Ярош поживает?
Шикович насторожился: не дошла ли и сюда, в этот старый особняк, сплетня о связи Антона с Зосей? Ответил шуткой:
— Режет людей без жалости.
— Мне Вагин рассказывал, здорово он выступил на сессии. Молодчина!
— Да, пришлось кое-кому поскрести в затылке.
Постучали в дверь.
— Войдите! — крикнул Сербановский. Быстро взял стоявший у стены стул, поставил к столу с другой стороны. Кивнул Шиковичу:
— Сюда, пожалуйста. Кирилл поспешно пересел.
Он ожидал увидеть громилу с бандитской мордой, а в дверях стоял старик, седой, сухопарый, с покорно-добродетельным выражением лица. За спиной его высилась крепкая фигура солдата с автоматом на груди. Конвоир начал докладывать:
— Товарищ майор…
Сербановский остановил его движением руки:
— Посидите в коридоре.
— Слушаюсь, товарищ майор! — Щелкнули каблуки, бесшумно затворилась дверь.
Старик, как бы вдруг вспомнив, сорвал с головы кепку.