— Мы сами его взяли.
— Знаю, что сами. А почему? За какие заслуги?
— Боюсь, что ты, Вера, этого не поймешь, — вздохнул Тарас, как бы сожалея, что до нее не доходят такие простые вещи.
Вера обиделась. Возмущенно крикнула:
— Ты слышишь, Володя? Только они все понимают! Что это, как не зазнайство? Не говорила я, что за бригадой нужен глаз да глаз?
Тарасу хотелось поругаться, но он смолчал. Его волновало другое. Он был против того, чтоб в отношения Славика и Нины сразу вмешивался комитет. Кто знает, что там у них было. Девушка не жалуется, но плачет по ночам и сохнет. Так поможет ли такой разбор? Здесь нужно что-то другое. Но что?
Помимо всего, Тарас боялся, как бы Славик не подумал, что завел это разбирательство он, бригадир, из-за Маши. Конечно, подумает.
Настойчивые ухаживания Славика за Машей доставили Тарасу немало тяжелых часов. В особенности тревожило его, что Маша тянет с ответом на его предложение выйти за него, замуж. Но избавиться от Славика ему и в голову не приходило. А ведь, всё это может так обернуться, что они станут врагами. И тогда уж в одной бригаде им не быть.
Володе Клетеню можно было бы обо всем рассказать. Но Кутькиной — вот уж нет! Перевернет все вверх ногами, подводя под свои «высокие принципы».
Тарас сказал:
— Дайте нам сперва самим с ним побеседовать. В бригаде.
Вера подозрительно сощурилась.
— Хотите выработать тактику, как обелить своего, любимца? Ой, смотри, Гончаров, затащит он тебя в болото.
…Славик и Генрих пришли последними — дольше других мылись в душе, любили поплескаться.
Генрих знал, по какому поводу собирается бригада. Он, как и Ходас, сразу поверил, что Славик виноват, и разозлился на этого «безответственного щенка». Они вместе работали на сборке автоматического деталесъемщика. Славик был как никогда внимателен, усерден. «Ассистировал» без единой ошибки. Но и это не смягчало Генриха. Наоборот. Чтобы охладить свою злость и найти выход дурному настроению, он все время бубнил одни и те же строчки из песни:
Славик сперва не обращал на это внимания, а потом вдруг сказал раздраженно:
— Бабская песня.
— Бабская, бабская, — согласился Генрих. Славик сразу же, как вошел в комнату общежития, понял, что разговор будет о нем. По какому поводу?
Солидным шагом «руководящего товарища» (Славик научился передразнивать эту походочку) ходил по комнате Иван Ходас, глубоко засунув руки в карманы штанов. Костя развалился на кровати, упершись затылком в стену, где были развешаны фотографии киноактрис, и, красный, возбужденный, следил своими цыганскими глазами за Иваном. Видно было, что они поспорили. Тарас и Лопатин сидели за столом. Лопатин с детским любопытством разглядывал маленькую искусственную елочку, вертел в руках, осторожно касаясь каждой миниатюрной игрушки.
— Скажите пожалуйста!.. Костя, сколько стоит?
— Сто рублей.
— Врешь, только что говорил три. Но и три дорого. — После того как Вера родила сына, Василь стал очень бережлив.
«Нарочно тянут», — подумал Славик. Его неоднократно пробирали в школе, на студии, в бригаде. Но никогда он не чувствовал, себя так скверно. Он ненавидел этот непонятный страх. Приказал себе быть смелым, дерзким. Но, откровенно говоря, сам сомневался, что ему это удается.
Генрих подошел к этажерке, взял какую-то книгу, раскрыл и опять замурлыкал:
Славик взорвался:
— Не вой! — но опомнился и сказал с усмешечкой, шутливо: — Что вы расселись, важные, как судьи? Ну, судите.
— И о-су-дим, — с угрозой, сквозь зубы, по слогам процедил Ходас. Остановился перед Славиком, вынул из кармана сжатый кулак. — Бригаду позорить не дадим!
— Хлопцы, ну к чему портить настроение перед Новым годом? — поморщился Костя, взглядом прося товарищей, чтоб они были посдержанней, не ссорились. Откуда только в нем эта чуткость и доброта!
— Он, может быть, жизнь человеку испортил, — взорвался Ходас. — А ты — добренький!.. Христосик!
У Славика похолодело в груди. Пол заколыхался под ногами. Вот оно, пришло… Неужели Нинка забеременела и рассказала обо всем? О, ужас! На лбу выступил пот. Предательский пот. Вытереть? Нет. Славик пошевелил пальцами, и ему показалось, что они слиплись, будто вымазанные смолой.
— Погоди, — остановил Тарас Ходаса, который готов уже был произнести гневную речь, и спокойно спросил у Славика: — Скажи нам по правде, что у тебя с Нинкой. Девушка плачет по ночам…
«Значит, не жаловалась, а только плачет?! — обрадовался Славик. — В таком случае — отрицать. Все отрицать! Не сдаваться!» Он давно уже усвоил старую истину, что лучшая форма обороны это нападение. Крикнул:
— Ты уже спрашивал меня об этом. И я тебе ответил. И тебе ответил! — ткнул Славик пальцем в сторону Генриха. — Правду. Почему же вы мне не верите? Кричите о доверии к человеку, а сами… Лезете в душу, где надо и где не надо…
— Нет, где не надо, не лезем, — сказал Тарас и сдержанно попросил: — Не горячись, пожалуйста.
А Генрих шагнул к Славику и» сказал со своей обычной рассудительностью:
— По морали мещанской мы, очевидно, действительно не имеем права лезть в душу, как ты говоришь, когда дело касается твоих отношений с девушкой. По нашей морали, я думаю, имеем это право. Обязаны!
— Да он плюет на нашу мораль! — никак не мог успокоиться Ходас. — У него своя, брод-вейская… А мы цацкаемся… Воспитываем… Давно пора гнать!
— А я верю Славику! Разве он нас хоть раз подвел? Был плохим товарищем? — выкрикнул Костя.
Славик хмыкнул.
— Ты наивен, Костя. Разве не видишь, что кое-кому хочется меня выжить? — Он перегнулся через стол к Тарасу, посмотрел ему прямо в лицо, в глаза, оскалился волчонком. — Что? Нашел повод, бригадир? Хочешь отомстить? Так знай… Я люблю Машу!
Все сразу умолкли. Тарас опустил глаза, лоб его побелел, а шея налилась кровью.
«Я так и знал», — подумал он, но тут же, опомнившись, смело посмотрел на Славика и сказал спокойно и твердо:
— И я люблю Машу. Но мстить тебе… — он покачал головой, — не за что. И не думай, что нам приятно разбирать такие дела. Решаем так… — Бригадир порывисто встал, оглядел друзей. Редко у него бывал такой непреклонный вид, обычно он любил посоветоваться, обсудить. — Решаем так… Если ты честен перед Ниной, перед нами, приходи завтра в бригаду и работай. Мы слова больше не скажем. В комитете я улажу… Если же ты совершил подлость и не имеешь мужества сознаться, не приходи. — Он произнес это «не приходи» почти шепотом, но очень четко и очень твердо. — Так будет лучше для тебя. Правды не скроешь. Выгоним с позором!
36
Славик не спал всю ночь. Решил пойти на завод. А вдруг все обойдется? Но когда мать утром, стала будить его, объявил, что у него выходной. Долго валялся в постели. На душе скребли кошки. Встал — столкнулся с сестрой. Нарочно, назло, объявил, что читал ее дневник.
— Сентиментальная чушь.
Реакция Иры была совершенно непредвиденная. Она взглянула на брата презрительно и во всеуслышание, при матери, сказала:
— Подонок ты! Тебе никогда не понять этого! Да, я люблю его!
— Да ведь он тебя, дуру, не любит.
— Ну и пусть! А я люблю! Люблю так, как ты, циник несчастный, не полюбишь никогда. И мне хорошо от моей любви. А ты не трогай ее! Не трогай! — Ей было так «хорошо», что ее глаза наполнились слезами.
Славику стало стыдно. Идиот. Вздумал издеваться — над кем? Никогда еще он не просил у сестры прощения. А тут пробормотал:
— Я не хотел тебя обидеть. Прости.
Это растрогало Валентину Андреевну. Признание дочери, трагедия ее неразделенной любви, неожиданная чуткость сына — как все это отозвалось в материнском сердце! Одновременно и болью, и радостью. Замечая, как за последнее время Славик повзрослел, посерьезнел, Валентина Андреевна радовалась и следила за тем, чтобы кто-нибудь невзначай не обидел его напоминанием о прошлом, оберегала от душевной травмы.