— Хорошо везде иметь своего человека.
— Как там наш автолюбитель?
— Передай, что мы ждем его на завод, в бригаду. О разговоре, который был, пусть забудет. Ничего не было. Обязательно передай!
Маша поняла.
— Вы хотели выгнать его из бригады? За что?
И увидела, как смутился Тарас, словно это он виноват. Вообще он был молчалив, неприметен среди друзей; больше, чем все остальные, опечален. Маша пожалела его. А потом и себя. Взгрустнулось на миг, словно предстояло ей проститься с чем-то очень дорогим,
40
Ярош и Маша вместе вышли из больницы. Окончился рабочий день, довольно напряженный: были операции, всегда утомительные. Славик чувствовал себя хорошо, даже мать наконец доверила его дежурным сестрам и санитаркам..
До автобусной остановки шли молча. Морозное солнце, казалось, и&лучало не тепло, а холод. Снег под ногами звенел на сотни ладов. Маша сказала:
— Сегодня буду встречать Новый год. Ох, и погуляю! Как там Зося? Вчера я забегала на часок, так она кислая какая-то была. Заскучала.
Антон Кузьмич понял ее слова как приглашение вместе отпраздновать Новый год, однако промолчал. Утром он обещал Вите и Наташе отправиться с ними на лыжах за город. Но к вечеру похолодало. Вряд ли стоит в такой мороз выходить с детьми в поле. Мать, наверное, будет против.
В последние дни атмосфера в доме стала легче. Правда, жена шла на примирение осторожно. Может быть, хитрила, чтоб, не признав себя виновной, потихоньку сгладить конфликт. Раньше Антон Кузьмич старался всегда помириться кап можно скорее. Теперь же не торопил событий, однако ничем и не мешал им. Пусть все идет своим чередом. Может быть, так даже лучше в их годы: меньше горячих признаний в любви — меньше будет «трагедий ревности» и ссор. Он просто устал от всего этого. Сколько энергии и нервов приходится тратить на глупости! Когда же люди научатся понимать друг друга — в политике, в науке, в искусстве, в семье, в быту, в большом и малом? А может быть, оно и не нужно, такое идеальное взаимопонимание? Скучно будет. Борьба противоположностей — закон жизни и движения. Любовь и ненависть, любовь и ревность, тепло и холод…
Много разных мыслей роилось в голове, пока Антон Кузьмич, уже один, шел от автобуса домой по тихой улице, где снег лежал с начала зимы.
Жена встретила приветливее, чем проводила утром.
— Вот хорошо, что ты так рано сегодня. А я точно знала, у меня уже готов обед.
Еще один шаг. Ну что ж, тем лучше: для его работы в клинике и над диссертацией дома спокойствие всего дороже. Надо и ему сделать какой-то шаг навстречу.
Он разделся и, помыв в ванной руки, заглянул на кухню, шутливо потянул носом воздух:
— Отгадать?
Это его старый фокус — по запаху отгадать, что готовится на обед. Жена засмеялась:
— Не отгадаешь.
И вдруг телефонный звонок. Он вышел в коридор, взял трубку.
До Галины Адамовны донесся его встревоженный голос:
— Что случилось? Бросьте шутки!.. Хорошо. Еду.
Галина Адамовна глянула из кухни. Муж поспешно надевал пальто. Она осторожно спросила:
— В отделении что-нибудь?
— Нет. Звонила Маша. Просит сейчас же приехать. Очевидно, что-то с Савич. — Он застегивал пуговицы, руки его дрожали.
«Как он волнуется». Галина шагнула к нему.
— Можно — я с тобой?
— Зачем? — спросил он с суровым удивлением. Она попятилась, сжалась, словно он замахнулся на нее.
Дверь за ним со стуком захлопнулась. А она все стояла, как онемевшая.
Он вернулся неожиданно быстро, через какой-нибудь час, который, однако, показался ей самым мучительным в жизни.
Она услышала его тяжелые шаги на лестнице. Очень тяжелые. Так он ходил, лишь когда сильно уставал. Открыл дверь своим ключом, открывал долго, царапая замок, будто не мог попасть ключом в скважину. Она не бросилась помочь — стояла, не двигаясь, и напряженно ждала.
Антон наконец вошел. Мимоходом глянул на жену и стал раздеваться. Снял свою «боярку». Положил ее аккуратно на полочку вешалки. Медленно расстегивал пуговицы, разматывал красный шарф. И все это молча. Галина не спрашивала: что там, что случилось? Боялась. Но что же все-таки случилось? Если бы Савич было худо, он не вернулся бы так скоро: покуда отвез бы в клинику, устроил, помог… Если б умерла, не так бы он вел себя, нет. Он как-то странно, устало спокоен.
Разделся, заглянул в зеркало, провел ладонями по лицу, пригладил волосы. Направился в комнату. Проходя мимо пианино, ударил пальцем по клавише, бас глухо загудел. Постоял у окна. Повернулся, увидел, что Галина стоит на пороге с немым вопросом в глазах, и сразу стал обычным, только усмехнулся так, будто сам себя презирал. Сказал спокойно, без гнева, горечи:
— Можешь радоваться. Ты своей глупой ревностью выгнала человека из дому… Больного. После такой операции!..
— Кого?
— Кого! Софью Савич.
— Я выгнала?! Куда?
— Знал бы я куда. В том-то и беда, что не знает ни Маша, никто… Пока мы занимались Славиком, она уехала. Куда? — задумчиво повторил он. — У нее нет никого близких. На дворе лютая зима…
«Просто так, без причины, не исчезают», — хотелось сказать Галине Адамовне, потому что у нее мгновенно возникло подозрение, не хитрость ли это. Но сдержалась. Слишком уж необычайным — никогда таким его не видела! — показался муж. Спросила мягко:
— Откуда тебе известно, что она уехала из-за моей ревности?
Антон Кузьмич вынул из кармана пиджака синий конверт, молча положил на стол.
Самообладание оставило женщину: она бросилась к столу, схватила конверт, дрожащими руками выдернула, точно из огня, письмо. Сперва окинула весь текст одним лихорадочным взглядом. Потом, забыв, что муж следит за ней, прочитала скороговоркой вполголоса:
«Антон Кузьмич! Как мне обращаться к Вам? Дорогой мой товарищ, дорогой человек, друг и брат! Вы вернули мйе жизнь. Какое спасибо нужно сказать за одно это! Но вы вернули не только жизнь, — вы вернули мне веру в людей, в их доброту. У меня нет слов, чтоб выразить все то, что я чувствую к вам. Да и не стоит это делать. Я могла бы сказать, что люблю вас, а это не все правильно поймут. Спасибо вам за все, за все — вот слова, идущие из глубины сердца, которое вы держали на ладони. Спасибо.
Недавно я узнала, что из-за меня у вас неприятности в семье. Боже мой! Чтоб из-за меня вы огорчались, теряли спокойствие и твердость руки, которая спасает людей! Да лучше мне умереть! Нет, не бойтесь, Я не умру. Теперь я не умру. Теперь мне очень хочется жить, когда я поверила, увидела, что вокруг много хороших, сердечных людей и мир так хорош. Не тревожьтесь. Не ищите меня. Я буду далеко. Может быть, потом я пришлю весточку. Успокойте Машу. Если бы вы знали, как мне тяжело оставлять всех вас. Передайте привет Кириллу Васильевичу… Спасибо ему за то, что он сделал для меня и особенно для памяти отца моего. Прощайте, Добрый Человек. Позвольте мысленно обнять и поцеловать вас.
С. Савич».
Галина Адамовна глотала строчки. В сердце хлынула волна благодарности к женщине, которую, кстати сказать, она так и не видела. Конечно, Зося Савич любила ее мужа и понимала, что это может привести к беде… А ведь она сама хлебнула горя полной мерой. Отсюда это благородство! Истинное. Без фальши. Без позы. Самоотверженное. Так могла поступить только женщина; которая любит его не менее сильно, чем она, Галина. Но теперь в ней нет ни ревности, ни злобы. Она благодарна той, другой, и по-женски жалеет ее.
«В самом деле, куда она могла уехать в такую пору?» Галина Адамовна поглядела в окно—мороз заткал стекла причудливыми узорами. Ей стало холодно. За спиной ее Антон проговорил:
— Стыд. Какой стыд!
Он сидел за столом, тер ладонью широкий лоб.
Теперь Галина Адамовна и мужа прекрасно понимала, и тоже пожалела. Подошла неслышно, мягко положила руки на сильные его плечи. Помолчала. Он тоже словно затаился, словно ожидал, что будет дальше.