— Какой ты человек! Ты хуже тифозной вши!..
— Кирилл Васильевич! — укоризненно покачал головой Сербановский.
— Если со мной будут так обращаться, я не скажу больше ни слова. — И Дымарь насупился.
Шикович только теперь заметил, что все _ зубы у него вставные. Стала так противно, что Кирилл боялся, как бы его не стошнило.
— Это вы усвоили, — бросил Сербановский, набирая номер телефона. — Алло. Швагерова ко мне, — положил трубку, повторил: — Свои права вы усвоили, — и Шиковичу: — Однажды, когда он вывел меня из терпения вот. так, как вас, и я повысил голос, знаете, что сказал этот «законник»? «Может, ударить хотите? Ага, боитесь! Не то время». Никогда, ни в какие времена я не стал бы пачкать о вас руки, Дымарь. Противно.
Шикович спросил уже почти спокойно:
— Все же интересно, что заставило вас продавать людей фашистам? Лучших людей.
Дымарь прищурил глаз с шутовской гримасой и не ответил.
— Расскажите, как вы стали Березовским, — приказал майор.
Портной прищурил Второй глаз и опустил седую голову на грудь.
Рассказал сам Сербановский:
— Вам это должно быть интересно, Кирилл Васильевич. Уничтожив документы на Дымаря, он симулировал эпилептический припадок. Упал на улице вечером. В Куйбышеве это было. Так, Дымарь? Естественно, попал в больницу. Пришел в себя — хвать, пусто в карманах. Всего якобы обчистили: документы, деньги, часы. Фамилия? Березовский Сергей Петрович. По справке из больницы получил новый паспорт. Устроился в Вольске. Лучшим портным считался у рабочих цементного завода.
Дымарь на миг поднял голову, и ехидная улыбочка искривила его бескровные губы.
В комнату, спросив разрешения, вошел коренастый бородач в ватнике, в высоких юфтевых сапогах. Фигура его, походка, руки выдавали человека физического труда. Может быть поэтому, неуместными и лишними казались очки на его бородатом широком лице.
Шикович заметил, с какой ненавистью глянул на дородного бородача плюгавый Дымарь.
Швагеров, бывший следователь полиции, поздоровался и дисциплинированно подождал у порога, пока Сербановский не показал ему, куда сесть.
— Ну, чем вы занимаетесь? — спросил майор.
— Осматриваю город. Какой город вырос! Какой город! — И он глубоко вздохнул, не то от восторга, не то сожалея, что город построен без него.
— Город — песня, — согласился Сербановский,
— Песня?! Это вы хорошо сказали. — Швагеров, не снимая очков, вытер чистым платком, глаза.
— Скажите Швагеров, что доносил вам Дымарь о Кузьме Клеще?
Подследственный настороженно повернул голову к свидетелю. Швагеров задумался.
— Я вам напомню. О том парне, который казнил Лучинского.
— Ах, о Яроше?
— Откуда вы знаете его настоящую фамилию?
— После того случая вскоре установили, что никакой он не Клещ, а студент медтехни-кума Ярош. Вся полиция была поднята на ноги, чтоб его поймать.
— Хотите знать, у кого он скрывался? У Савича.
Косматые брови Швагерова поднялись от удивления. А Дымарь дернулся на стуле и визгливо крикнул:
— Про Клеща я никому слова не сказал! Швагеров покачал головой:
— Мне про Яроша он не говорил,
— Швагеров, я не хочу лишний раз напоминать вам, что значит для вас искренность и откровенность.
— Товарищ майор! Я за свою вину пятнадцать лет отбыл. Недавно начал жить заново. Почувствовал себя человеком. Вы читали мои характеристики. Так неужто вы думаете, что я буду теперь выгораживать этого… паука?
— Сам ты паук! — злобно огрызнулся Дымарь.
— Был, — спокойно согласился Швагеров. — Но теперь стал человеком.
— Вы знали, — Сербановский заглянул в бумаги, — Лотке? Механиком пожарной команды был одно время.
— Лотке? — Швагеров хмыкнул. — Каких только фамилий у него не было. Это Ганс Крафт. Колонист с Украины. Шпион.
— Агент СД?
— Безусловно,
— Дымарь был знаком с Крафтом?
— Нет, не был! Не знаю никакого Крафта! — поспешил отпереться подследственный.
— А по-моему, был, — сказал Швагеров. — Что-то мне припоминается, когда ты шил мне костюм, Крафт тоже пришел на примерку. Тогда он был в форме железнодорожника,
— Мало кому я шил! Всех…
— Ясно! — перебил Сербановский. — А теперь повторите кратко свои показания по делу Савича,
Швагеров понял, что повторить надо для этого другого, незнакомого ему человека в штатском, и, повернувшись к Шиковичу, стал рассказывать:
— Ну, Савича мы считали надежным. Конечно, с позиций «нового порядка». Многие «деятели» вызывали подозрения. Он — нет, И вдруг — его записка, — кивнул на Дымаря, потом на стол, — та, что в деле. Я знал его манеру. Если не совсем уверен, он сообщал устно, там, где уверен, всегда письменно, чтоб оставить документик, очевидно,