Мы обязуемся принять у себя в нашем павильоне нашу племянницу, ее мужа и их дочь, обеспечить все их нужды в течение всего времени их пребывания во Франции. А также берем на себя расходы по обратной поездке в СССР.
Л. М. Казанский.
Е. И. Казанская."
Под этим вызовом стоит дата — 2 апреля 1968 года. Это не первый вызов, полученный Иннесой и Зурабом. Первый найти в семейном архиве не удалось. Подобное содержание вкладывалось и в тот вызов, которым сумел воспользоваться один глава семьи. Остановился он, по его словам, у тети Лили, Елены Ивановны. В ее честь назвала Иннеса дочь Лику, Елену Зурабовну.
"Имея павильон", то есть собственный дом в провинции, тетя и дядя жили в Париже. В их квартире у дорогого грузинского родственника был и стол, и дом. В столице дядя Иннесы, Андроникашвили, занимал высокое положение в окружении президента Франции. Настолько высокое, что представил родственника из Тбилиси генералу де Голлю. Президент поинтересовался, сколько времени продлится пребывание молодого человека в Париже. И когда узнал, что достаточно долго, посоветовал показать ему художественные музеи, начав с Лувра. Андроникашвили взял под свое крыло Зураба. Кроме посещения музеев и соборов времени хватило на то, чтобы поступить на курсы по развитию художественной фантазии, где читали лекции известные живописцы Франции.
"Его величество случай" представился. Когда?
В монографии "Зураб Церетели" по этому поводу сказано:
"Художник давно интересовался мозаикой, но для использования этой монументальной техники на Пицунде нужно было иметь соответствующие навыки и сноровку, которыми в Грузии уже никто не владел. Художнику помогла поездка во Францию, состоявшаяся в это время".
Когда все-таки состоялась та поездка? По словам Церетели, это произошло в 1964 году.
Второй раз поездка произошла спустя два года. Друг художника, историк Георгий Викторович Жоржилиани хорошо запомнил, как Зураб вернулся из Парижа в Москву с двумя большими чемоданами. С ними появился неожиданно в фойе гостиницы «Украина». Дело было вечером. Чемоданы подняли в большой номер друга, получившего в ноябре 1965 года должность заместителя главного редактора Грузинской энциклопедии. Дату своего высокого назначения он помнит твердо, был в командировке в Москве после назначения, весной 1966 года. После радостной встречи оба друга спустились в ресторан гостиницы. Теперь слово художнику:
— Был май, день Победы, салют над Москвой. К нам случайно подошли трое знакомых, и с ними была молодая девушка. Оказывается, она была внучка Сталина. (И внук был там Женя, сын старшего сына Сталина, Якова, — добавил Георгий Иванович).
Она рассказала, как жила в подвале с матерью, как Микоян дал квартиру.
Она вспомнила маму и папу. Она была плохо одета. Я раскрыл чемодан, где были подарки для моих близких. И дал их ей. Мне так жалко стало эту молодую симпатичную девушку, она училась на актрису.
— Она чуть с ума не сошла и кинулась на грудь Зурабу, — заключил рассказ Георгий Иванович.
Вернемся в Париж, на курсы, куда ходил с радостью дипломированный художник Церетели. Слушатели курсов по плану занятий посещали мастерские известных художников. В тот первый приезд в Париж произошло знакомство с Пикассо и другими художниками. Встречи с мастерами современного искусства произвели переворот в душе.
— Когда я впервые за границей посетил специальные курсы, развивающие фантазию, я понял, что это единственный путь для меня. У нас ведь как детей учат? Если видят, что ребенок фантазирует, его бьют по рукам все, начиная с родителей, кончая учителями, запрещают выдумывать.
Об учебе в Париже академик Швидковский пишет, сравнивая два метода обучения — отечественный, академический, и французский:
— Он слушал в Париже беседы и лекции — их читали художники для художников — и не мог не почувствовать столкновение казалось бы непримиримых концепций. В академии его учили все брать с натуры, стремиться воссоздать правду жизни, обобщая то, что видит натренированный глаз живописца.
Французские живописцы придерживались совсем иных взглядов. Творческую фантазию они считали основой искусства, призывали фантазировать и изобретать, искать и находить такое, которое соотносится с самой природой уже тем, что существует. Такое знакомство с иными художественными принципами расширяло мировоззрение художника.
Такое знакомство, такое лобовое столкновение концепций, на мой взгляд, могло сбить с пути всякого, кто не владел в совершенстве рисунком. Зачем годами рисовать слепки, статуи, натурщиков, копировать картины классиков, если можно этого не делать, во всем положиться на безудержную фантазию? Жесткая система обучения в академии при всех ее достоинствах не развивала врожденную фантазию. Эту задачу она оставляла каждому студенту решать самому. Но стремление искать свой путь — к выпуску из академии у многих угасает. Как часто дети гениально рисуют до того, как начинают учиться. И как мало детей сохраняют непосредственность, врожденную фантазию!
Церетели, обретя мастерство, фантазию сохранил. И развил на курсах. На его картинах она сосуществует рядом с великолепным умением рисовать. Это качество сохранил в себе Пикассо. Он прошел академическую школу, начинал как реалист, автор тематических картин, они выставлены в его музее в Барселоне. Только после академии пошел по непроторенной дороге, которая привела его к всемирной славе. Такой дорогой прошли Шагал, Дали и другие знаменитые модернисты. По их стопам пошел Церетели.
Не одна раскрепощенная фантазия дала импульс к новому витку жизни.
— За границей я понял: художник может делать все — и скульптуру, и фарфор, и витражи, и мозаику. Я видел, как Шагал делает витражи, как Пикассо занимается не только живописью, но и литьем, и росписью по фарфору, керамикой. В мастерской у Шагала и масло, и темпера, а во дворе — витражи и мозаики. Помню, как меня поразило, что Пикассо сначала рисовал и писал в ателье, потом спускался вниз в гончарную мастерскую и занимался керамикой, расписывал фарфор. Здесь же отливали скульптуры, затем он снова возвращался к своим полотнам, к мольберту. Тогда мне и захотелось самому начать работать, как они.
Главное, что я понял, общаясь с Шагалом и Пикассо, что художник свободен. Так меня не учили. Рамки нашей жизни не давали такой свободы. Я поверил, художник может все, допустимо все, любая фантазия, главное, чтобы это было талантливо, главное — не бить по рукам.
Социалистический реализм создавал стандарт мышления. Половина моей жизни прошла в годы борьбы с формалистами. А оказалось, что формалистами были сами эти борцы.
Я вернулся из Парижа готовый. И начал изучать мозаику, витраж, не переставая при этом работать, писать картины.
К сказанному выше, хочу сделать одно уточнение. В тот приезд в Париж произошла встреча только с Пикассо. Знакомство с Шагалом произошло при других обстоятельствах.
О первой встрече с Пикассо есть такая запись:
— Радостно было в мастерской Пикассо. Он меня ошеломил. Гигант, мощная личность. На меня он сильно подействовал. Нас как учили: если ты живописец — рисуй картины. Если ты скульптор — делай скульптуры. А оказывается, живописец может и лепить, и разрисовывать фарфор, и заниматься графикой.
Тогда в Париже я начал изучать мозаику. Представляешь, там в академическом курсе есть предмет, который называется "развитие фантазии". Что у нас запрещалось соцреализмом, там поощрялось, фантазируй, пробуй, делай что хочешь. Когда вернулся, стал работать заново!
Стал работать заново. Не каждый художник способен перестроиться в тридцать лет.
Витраж представилась возможность выполнить на родине отца, в Чиатуре. Первую роль монументалиста и дизайнера он исполнил в провинции. Это произошло вдали от сокурсников и профессоров. Работа дизайнера не считалась в те годы в Советском Союзе престижной, само это понятие мало кто знал, дизайнеры считались изгоями искусства.