Алана Инош
Сердце на снегу
Холодно сердцу на снегу, сыро. Кто его выбросил, будто окурок?.. Кто оставил дотлевать под снегопадом?.. Уж конечно, не Данко. Света в нём было слишком мало, не озарить с его помощью путь. Хозяин сам брёл с ним впотьмах, не говоря уж о том, чтоб развеять мрак для других.
А точнее, хозяйка. Джинсы болтались её на худых бёдрах, заправленные в пухлые угги, из-под расстёгнутой куртки-пуховика виднелась пряжка ремня. Сухая, жилистая и узкая кисть свисала с перил железнодорожного моста, зажатая между пальцами сигарета дышала оранжевым огоньком. Фонари озаряли бледное лицо с острыми скулами и впалыми щеками, отражались в холодных серовато-голубых глазах искорками-снежинками. Белые хлопья летели, цепляясь за ресницы. У ног стояла большая дорожная сумка.
Родной заснеженный город встретил Аллу предновогодним мерцанием огней. Почти ничего не изменилось здесь за два года. Да что там «почти» – вообще ничего не поменялось. Всё те же тумбы с афишами у театра, тот же Ленин на площади, те же строгие тёмные ели вдоль здания городской администрации. Скамейки в сквере – под белыми снежными матрасами, не присядешь. Алла шла от вокзала пешком: хотелось подышать родным воздухом. Хотя... воздух как воздух, обычный, как и везде. Зимний.
Жёлтый свет под козырьком подъезда, кнопка домофона.
– Мам, это я.
Дома тоже всё осталось по-старому. Те же макраме на стенах, советская стенка с хрусталём, мамина герань на подоконниках, белая кастрюля с красными маками и запах лаврового листа. Мама, поблёскивая золотистой оправой очков, радостно суетилась, расставляла тарелки. Стук-звяк – вилки, кружки.
– Ты с молоком будешь?
– Угу.
Мягко хлопнула дверца холодильника.
– Ну, рассказывай, как ты там...
– А что рассказывать? Всё хорошо.
– Как работа? Зарплату-то хоть дают?
Алла усмехнулась, подула на горячий пельмень.
– Дают, куда ж они денутся.
– На всё хватает? – Мама, до краёв налив в кружку молоко, осторожно подвинула её к Алле. На радостях расщедрилась, а теперь как бы не расплескать...
Алла кивнула, надкусила тесто и выпила обжигающий бульон, а потом обмакнула пельмень в сметану и отправила в рот. Домашние, мамины – не чета магазинным, которыми она по-холостяцки питалась все эти два года.
– У тебя виски седые...
Зоркий материнский глаз подмечал всё. Алла скользнула пальцами по виску, заправила короткие прядки стриженых волос за ухо. Мама вздохнула, аккуратными движениями встряхивая над своей тарелкой перечницу. Перчила она густо, пельмени уже посерели.
– У меня тоже седина рано появилась. В двадцать шесть лет – первые волоски. В меня ты, видимо.
Она всё перчила и перчила, задумавшись, пока Алла не придержала её руку.
– Мам, ты куда столько?.. В рот же невозможно будет взять.
Глянув на тарелку, мама спохватилась.
– Ох... Ну ладно, что поделать... Есть придётся. Не выкидывать же! – засмеялась она.
Пельмени со сметаной – любимое блюдо детства. Морозные узоры тюля повисли на окне; каждую ниточку их плетения Алла знала наизусть.
– Исхудала ты... Кушай хорошенько.
Алла никогда не отличалась крепостью сложения, но в последнее время, пожалуй, совсем отощала и высохла. Джинсы «скинни» самого маленького размера – и те сидели плохо. Живой скелет. Может, стоило носить что-то посвободнее, чтоб худоба не так бросалась в глаза?
Стук-звяк – тарелки. Плескалась и шумела вода, вырываясь светлой струёй из крана, сытый желудок Аллы приятно отяжелел и натянулся барабаном. А мама, составляя чистую посуду на сушилку, выкладывала новости.
– Мне ж через две недели пятьдесят пять стукнет... Ну вот. На пенсию выпроводить хотят... Но ты же знаешь, как в наше время жить на одну пенсию! Да и что там делать? На диване лежать, сериалы смотреть? Этак совсем с тоски скиснуть можно. Нет, работать буду всё равно. Сколько смогу, столько и буду... Ленка, конечно, меня всё уговаривает – мол, иди на пенсию, с внучкой будешь нянчиться. С одной стороны, помощь им нужна, конечно, но... Страшно с работы уходить. Совсем бабкой стану.
Сестра уже обзавелась своей семьёй, а у Аллы не складывалось. Вернее, сложилось, но не так, как хотелось бы маме. Сложилось, а потом развалилось.
– А девочка-то эта, с которой ты вдвоём квартиру снимала... Соня-то! – Мама повернулась к Алле, вытирая руки полотенцем, и её глаза за стёклами очков широко распахнулись. – Ужас! Машина её сбила в октябре. В больницу увезли, реанимации-операции, да только без толку. Промучилась неделю и умерла. Лучше б сразу насмерть, чем вот так... Ох, царствие ей небесное.
Мама присела к столу, печально вздохнув, а в груди Аллы раскинулась морозная пустыня.
Это была легенда для непосвящённых – съём квартиры напополам. Ни мама Аллы, ни Сонины родители не знали правду. А правда вспыхивала кадрами, разрывая парализованную, скованную смертным холодом душу.
...Июнь, нещадный жар солнца и девушка в белом платье-сарафане у обклеенной объявлениями доски. Золотисто-русый плащ волос, розовые пяточки в босоножках, точёные щиколотки. Воздушно-тонкая эльфийская принцесса искала работу – первую в своей жизни.
«Девушка, вы работу ищете? Могу подсказать...»
Подсказать – это просто чтоб завязать разговор. Щемящее очарование изящных лодыжек потрясло Аллу до царапающей сухоты в горле, до сладкой паники: если эта солнечная богиня ускользнёт – всё, катастрофа. Нельзя её упустить, просто нельзя! Алла ни на что не надеялась, просто повиновалась этому порыву – заговорила.
...В мягкой зелени глаз отражалась тополиная круговерть ветра.
«Соник-панасоник».
Искорки возмущения в зрачках – летние, озорные, удар девичьего кулачка по плечу. Алла склонилась и поцеловала прохладно-сладкие от мороженого губы. Соня так очаровательно сердилась – особенно, когда её дразнили «панасоником».
Тополям не было дела до них: они тянулись к небу широкими глянцевыми ладонями листьев. Но их пуховая волшба сплела две тропинки, две судьбы.
Казалось, они вросли друг в друга – корнями? Сосудами? Такие разные: Соня – женственно-лёгкая и воздушная, общительная, с музыкальными пальцами, работала в детском саду, Алла – сухая, как жердь, молчунья с математическим складом ума – талантливый IT-специалист. «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень...» Гуманитарий и технарь, платьица и джинсы, изящные каблучки и стоптанные кроссовки... Но стоило им оказаться наедине, как все различия стирались, уходили в тополиную даль, а между двумя соединёнными ладонями оставалось ласковое летнее тепло.