Я слушаю ее и думаю обо всех этих охламонах во цвете лет, которые безуспешно ищут работу, любую работу, и для кого условия, которые ее так отталкивают, были бы просто райскими… Я только возражаю чуть более горячо, чем хотел бы:
— Если у вас много претензий, что же тогда сказать обо мне?
— Как, и вы тоже такой?
— Я тоже такой. Это не облегчает жизни.
— Но если не можешь по-другому?
— Ну да, конечно… Скажите, если вы работаете дома, вам, наверно, нужны для этого какие-то принадлежности. Как же вы обходились в вашем углу в трущобах?
Она смеется, подмигивает. Роется в своем рюкзаке под теплой одеждой, вытаскивает оттуда деревянный прямоугольный предмет величиной с две коробки сигарет, приставленных друг к другу.
— Принадлежности? Да вот они, мои принадлежности!
Она протягивает мне предмет. Я беру его. Это пенал. Один из тех школьных пеналов из букового дерева времен галош и черных плащей с капюшоном, которых уже давно не было в те времена, когда я учился читать. На выдвижной крышке с полукруглой выемкой для ногтя полустертый букет цветов, колокольчики, маргаритки и маки. У моего отца тоже был такой, только вместо цветов там были птички, снегири, я думаю, что это был его школьный пенал, он хранил его в выдвижном ящике ночного столика, а внутри лежали ручка с жеваным концом, жестяной циркуль, огрызок карандаша, остаток ластика и маленькая коробочка с перьями "сержан-мажор". Я припоминаю еще две картинки: носорог, африканское травоядное млекопитающее, и Лавуазье, великий французский ученый. Крышка плохо скользила, ее все время заедало. Я открываю ее пенал. Он тоже древний, крышка заедает, запросто можно сломать ноготь. Они, наверное, все такие. Внутри аккуратно разложены какие-то черные ручки, маленький флакончик китайской туши, еще один с белой замазкой для исправления ошибок и маленькая тряпочка для вытирания перьев. Она ждет выражения удивления. Я ее не разочаровываю и принимаю надлежащий вид. Она смеется:
— Вот так! Все мои принадлежности. Целый завод в комплексе.
Она берет одну из ручек, снимает колпачок. Вместо пера вставлена очень тонкая трубочка. Она объясняет:
— Это нормограф. С его помощью пишется очень ровно и нет необходимости все время обмакивать ручку в чернила.
Она вынимает из пенала еще одну крошечную ручку. Я радостно восклицаю:
— А я знаю, что это. Это чертежное перо, таким пользовались когда-то.
— Им все еще пользуются. Оно даже необходимо для разных шрифтов.
— И… Вам удается сводить концы с концами? В смысле денег, я имею в виду.
— Да, удается. При условии, что я много работаю. Двенадцать часов в день, по крайней мере. Я организую свой труд, иначе я бы не справилась.
— У вас много заказов?
— Слишком. Но чтобы хватило, как раз и надо, чтобы их было слишком много. Есть пустые периоды. Так что пока мне дают, я ни от чего не отказываюсь. И работа всегда срочная, вы знаете? Мне случается проводить по двое суток без сна.
Она торопится добавить:
— Я не жалуюсь! У меня есть моя собака и мои кошки. Я сама строю свою жизнь. Я не рабыня часов. Главное, сдавать работу вовремя.
— Это счастье!
— Счастье, да.
— Можно вопрос?
— Пожалуйста.
— Трущобы — это аварийные дома. Почему вы не подыскали другую квартиру? Вы же можете платить за жилье.
— Ну, прежде всего наемные квартиры на улице не валяются, не знаю, заметили ли вы это. Тем более что мне нужно много места для моих зверушек, а я не хочу покидать Париж из-за работы. И потом, я не люблю общество, я чувствовала себя чудесно в моем уединении, среди этих… как их… маргиналов, шумноватых, конечно, но они меня великодушно оставляли в покое, и все же у меня была уверенность, что они рядом и если вдруг понадобится… У меня была комната для себя и кошек. На этажах вода была отключена, но во дворе был кран. Если мне на лестнице попадался какой-нибудь паренек, а я несла полное ведро, то он обязательно помогал мне донести его. В праздники они всегда делали мне небольшие подарки: тарелку кус-куса, кусок жареной баранины. Они давали мясные обрезки для моих кошек. Араб-бакалейщик отвечал на звонки ко мне, его дочка поднималась звать меня к телефону. Они принимали меня такой, какая я есть, не удивлялись ничему, не спрашивали ничего, не выпытывали, как дошла я до жизни такой.
Ну вот! Это в мой огород. Я говорю:
— Ну, знаете, это для поддержания разговора. Я бы обратил ваше внимание на то, что даже не спросил вашего имени.