— Это Эрнест.
Догадываюсь, что этим, по ее мнению, все сказано. Я бормочу:
— Так… Это Эрнест.
Поскольку я все еще ожидаю ответа, она старается объяснить более подробно:
— Понимаешь, как только Генри убрали, Эрнест принялся за Артура. А Артур совсем беззащитен.
— Как Генри.
— Да, вот именно. Как Генри, точно. Эрнест издевался над бедняжкой Артуром, поэтому я заперла его в ванной.
— Могла бы меня предупредить.
— Я не хотела тебя беспокоить…
Она не хотела беспокоить!
— Очень трогательно. Результаты налицо!
Она ужасно смущена, настоящая Джельсомина. Опустив глаза, она шепчет:
— Но я же не могла знать, что ты… ну… в раковину… Это не должно быть так уж серьезно. Дай посмотреть. Ох, но так нельзя оставлять, знаешь, это может воспалиться. Надо промыть спиртом. У тебя есть спирт?
— Да, есть. Ты видела, какие царапины? О-ля-ля…
Я наконец осмелился сам посмотреть. Впечатляюще. Три параллельные борозды, как будто сделанные бритвой, головокружительно глубокие. «До костей!» — как мы говорили в детстве, порезав палец. Но здесь нет костей, это научно доказано, я еще легко отделался, этот злодей мог бы мне совсем его ампутировать! Я говорю ей:
— Он мог мне его совсем ампутировать!
Она суетится, преисполненная чувством вины. Нашла спирт, вату- я даже не знал, что она у меня есть, — наклоняется над моим бедным кровоточащим членом, внимательная и заботливая, но ее плечи вздрагивают, она сдерживается, чтобы не фыркнуть, вот лицемерка, потом громко фыркает. Вместе с судорогой сумасшедшего смеха прямо на мои раны попадает тампон, пропитанный спиртом, и я подпрыгиваю до потолка. Она говорит:
— Немного щиплет.
И продолжает корчиться от хохота.
От жжения спирта у меня выступают слезы на глазах. Через эти толстые жидкие линзы я вижу, что она бог знает откуда вытащила маленький пластмассовый флакончик и, делая им "пш-пш", наносит на мои раны белый порошок. Между двумя всхлипами смеха ей удается принять ученый вид, чтобы сказать:
— Сульфамиды.
Затем она вскрывает пакет салфеток "клинекс", заворачивает мое несчастье в тройной слой салфеток и закрепляет их липкой лентой. Она любуется результатом своих трудов, весьма довольная собой. Остатки плохо сдерживаемого смеха блестят в ее глазах, прячутся в ямочках в уголках губ. Ямочки? Да это морщины. Она с видом доктора успокаивает меня:
— Ничего страшного. В этом месте, — она фыркает, — как на голове, раны быстро заживают.
Мне не удается настроиться на ее тон. Потому что чертовски жжет! Я говорю:
— Откуда ты знаешь? Может, твои звери обучены приносить тебе члены твоих любовников? Как трофеи?
Ее смех сразу обрывается. Она пожимает плечами, протягивает мне фляжку:
— Ты дурак. Выпей глоток, это тебе не повредит.
Я не слишком хорошо знал, что буду делать сегодня вечером, то есть у кого (и с кем) буду спать. Теперь проблема разрешилась. Лягу на диване, который отныне останется диваном, для одного человека места вполне достаточно. И так как желание работать совсем улетучилось, я лягу сейчас же.
— Доброй ночи, Женевьева.
— … ночи.
Я люблю валяться в постели. Выныривать из сна без спешки, попробовать реальность ногой, прежде чем рискнуть окунуться в нее… Я поднимаюсь со своего ложа только тогда, когда от голода начинает сводить кишки. Тогда, с трудом разлепив глаза, я ставлю на огонь воду, наливаю ее в чашку, это моя последняя, сыплю две ложки "Нескафе" и макаю туда две щедро намазанные маслом тартинки, если масло, оставшееся в холодильнике, еще не очень противное, а если оно прогоркло, то без масла, мне плевать, лишь бы набить чем-то желудок и проснуться. Я изумительный лентяй до тех пор, пока не наполню желудок. "Утомленный бездельник", говорила Агата.
Этим утром моему неспешному всплыванию из глубин сна помешало постукивание мисок и мяуканье, перемежаемое восклицаниями "тшш!". И вот я одним махом безжалостно выброшен прямо в будни.
В голове мелькает подлая мыслишка: "Завтрак на двоих? Дороговато получится…" Я стучу в дверь спальни.
— Да?
— Доброе утро. Что ты будешь на завтрак?
— Доброе утро! Спасибо! Как это мило с твоей стороны! Но знаешь, я уже позавтракала.
Она считает себя обязанной добавить, словно бы для того, чтобы заставить меня почувствовать, что я живу как рантье:
— Я уже давно встала!
Быть может, осознав, что получился нескромный намек, она спешит заявить:
— Кошачий аппетит просыпается очень рано. Если я запаздываю, они устраивают кавардак. И еще я должна вывести Саша… У тебя все есть? Я купила очень свежий хлеб, а еще масло. У меня даже есть кофе, настоящий, остается только подогреть.