— Этим, что ли? Он вас ранил вот этими молочными зубками? Да они не смогли бы прокусить даже ваши толстые штаны!
Португалец, чувствуя себя в своем праве:
— Да, он их прокусил! У меня раны.
Пальцем он показывает несколько мест на своем заду:
— Здесь. И здесь. Больно. Я иду к врачу. Я нетрудоспособен.
Она подскакивает:
— Здесь, да? И здесь тоже? Тогда уж покажите. Давайте показывайте, не стесняйтесь! Вы не сможете сказать, что не было свидетелей!
Толпа вторит ей:
— Да! Вот именно! Покажи-ка нам, куда тебя укусили! Давай валяй, парень, спускай штаны!
Все страшно веселятся. Теперь полицейские даже не пытаются больше сохранить лицо. Они покатываются со смеху, хлопая себя по ляжкам. Даже несчастные женщины, выброшенные на улицу, забывают на время о своей беде.
Парень пожимает плечами, ворчит что-то про себя и возвращается к своей работе оплачиваемого разрушителя.
Дамочка, удерживая наконец успокоившегося Саша на коротком поводке, смотрит вокруг ищущим взглядом, оценивает одно за другим лица зевак из первого ряда и останавливает глаза на мне. Я этого ожидал. Я гожусь для всех случаев жизни. У меня то, что называют обычно "добрым лицом". Я внушаю доверие, вот что. Поди узнай почему. Я сам вовсе не чувствую себя таким уж внушающим доверие. Я точно так же, как и всякий другой, способен на низость. Ладно, согласен, у меня доброе лицо, и вот опять я удостаиваюсь ярма доверия. Она протягивает мне корзинку с котом:
— Месье, я доверяю вам Артура. На то время, пока я схожу за другими. Поговорите с ним. Он очень впечатлительный, но если с ним поговорить, он тут же успокаивается…
Она поднимает корзинку до уровня глаз, я вижу кусочек рыжей шкурки, два зеленых глаза, слышу мяуканье, скорее любопытное, чем обеспокоенное. Она говорит с ним именно так, как я бы хотел, чтобы женщина говорила со мной:
— Подожди меня, Артур. Подожди меня, мой хороший. Будь благоразумным. Я вернусь очень быстро. Ты остаешься с этим господином. Он очень добрый.
Я очень добрый? Вот как… Она нырнула в логовище, где кувалда снова начала все сотрясать. Она тянет за поводок своего ежа на лапках, лающего в такт сокрушительным ударам. Человек-облеченный-властью кидается, чтобы ее удержать. Слишком поздно.
Вскоре она появляется. Внезапно возникает в черной рамке двери, выталкиваемая серым плотным облаком пыли, которую ритмичные тяжелые сотрясения выбивают из щелей в деревянных стенах, из трещин штукатурки, из нищеты, выпавшей в осадок в течение веков, извлекаемой кувалдой одновременно со стадами обезумевших тараканов, бегущих вслепую под резким светом.
Теперь она держит три кошачьи корзинки. Две в одной руке, криво-косо, одну в другой, которой она сжимает поводок Саша. Она кашляет, жмурится, наконец находит меня глазами. Я помогаю ей поставить корзинки, на этот раз пластмассовые, современной формы. Я старательно нагромождаю их друг на друга, получается маленький многоэтажный дом с зарешеченными окнами, за каждым окошком видна кошачья голова, и как они мяукают, мамочка! Как мяукают!
Она успокаивает их одного за другим, нежно разговаривает с ними, зовет по имени: Генри, Пегги, Изольда… С каждым она говорит другим голосом, приноравливается, иными словами, к их индивидуальности. И это действует. Кошки успокаиваются, устраиваются поудобнее, сворачиваются в клубочек на своих подстилках, я даже слышу мурлыканье. Я отваживаюсь на вопрос, который горят желанием задать все присутствующие:
— И это все ваше?
Она смотрит на меня, утвердительно кивает с виноватым видом:
— Многовато, не правда ли?
Я ничего не отвечаю. Вообще-то это ее проблема. Она считает нужным добавить:
— Я знаю, это неразумно.
Она растерянно разводит руками:
— Что вы хотите…
И затем снова ныряет в черную дыру, крикнув мне напоследок через плечо, прежде чем исчезнуть:
— Говорите с ними! Я рассчитываю на вас!
На этот раз начальник ничего не увидел, а полицейским наплевать.
Когда она снова появляется, нагруженная тремя новыми корзинами, толпа аплодирует ей. Устраиваю вновь прибывших наилучшим образом. Отныне я больше ничему не удивляюсь. Спрашиваю как можно более непринужденно:
— У вас еще много там осталось?
— Это были последние.
— Получается, посмотрим-ка… Всего семь.
— Нет, девять. В этой корзинке их двое: Гаспар и Тристан. В той Марго и Тамара. Понимаете, это неразлучники.
— Ясно… Значит, вы туда больше не вернетесь.
— Ну что вы! Еще остались ящики с песком, пакеты с кормом, куча всяких вещей…
И вот я слышу свой собственный голос: