«По крайней мере пока мы не доберемся до Источника. А потом…» Я был не в состоянии об этом думать.
— Отлично. — Она отрывисто вздохнула. — Почему все это происходит именно со мной?
— Я не знаю, по какому принципу выбирает Сердце.
А жаль! Может, тогда я смог бы держаться от нее подальше. Глядя на ее волосы, на милый аристократический профиль, я почувствовал, как трепещут во мне оба сердца. Ну почему она должна быть такой…
— Прости. Может, ты хочешь поесть?
— У тебя нет с собой жареной кукурузы?
От ее слабой попытки пошутить у меня болезненно сжалось внутри.
Понимаете, я каменный. Мне трудно причинить боль, и меня практически невозможно убить. Разве что вы будете знать, что именно нужно сделать, и к тому же вам чертовски повезет. Я вылупился и вырос в приюте для каменнокожих. Получив соответствующую подготовку и окрепнув, я вышел в мир, где мне предстояло всего добиваться самому.
Она была не такой. Она была мягкой и гладкой. И очень уязвимой. Пожалуй, даже хрупкой. Моя храбрость на самом деле мне ничего не стоит.
«О черт! Сжалься надо мной, Сердце!»
И я вез ее навстречу року.
— Не-а.
Я чувствовал себя ростом с недомерка-гнома.
— Черт, жаль! — Она по-прежнему пыталась шутить. — Так эти чудища хотели меня убить?
— Угу.
— А ты спас мне жизнь.
Это не было вопросом.
Самолет набирал скорость. Он сделал резкий поворот, чтобы выехать на взлетную полосу. Я потер подошву одной дешевой парусиновой туфли о верх другой.
— Угу.
— Спасибо. — Она помолчала. — У тебя есть имя?
— Э-э… нет. У меня нет имени.
«У меня есть контрольный номер, запах и территория, но нет имени. В школе меня называли Курчавым». Я, наверное, умер бы, если бы она меня вдруг так назвала.
— У тебя даже имени нет? Господи Иисусе!
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не почувствовать себя совсем крошечным.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже, — ответила она и закрыла глаза.
Самолет мчался к точке взлета. Кейт так сильно стиснула ручки кресла, что побелели пальцы.
Нам предстоял очень долгий перелет.
Восемь часов и какую-то сумму денег спустя мы приземлились в Париже. Джинсы, которые я купил, оказались Кейт велики, зато ей подошел красный свитер. Думаю, она с радостью выбралась из моей куртки. Но в Париже тоже шел дождь, так что она все равно надела куртку поверх свитера и застегнула ее до самого верха. И она до сих пор была обута в свои стоптанные теннисные туфли с хлопающей подошвой.
Одна из них была так разорвана, что не развалилась только благодаря изоленте, которой я ее обмотал.
При виде ее сжалось бы даже Сердце. Мы прошли в VIP-зал, где нас встретил другой каменнокожий, один из Посвященных. На нем была мягкая фетровая шляпа, длинное пальто, покрытое дождевыми каплями, ботинки и перчатки. Его длинные темные волосы были такими чистыми, что рассыпались сверкающими прядями, скрывая лицо. Из-под полей шляпы на нее, а затем на меня изучающе глянули блестящие глаза. На мгновение они мигнули, как будто погаснув, но тут же заблестели снова.
— Привет! Вы, должно быть, кандидатура. — Он не подал ей руки, только слегка поклонился. Его волосы качнулись. — Надеюсь, полет был приятным?
В громкоговорителях прозвучало какое-то приглушенное объявление по-французски. Кейт смотрела на Посвященного с таким видом, как будто он только что попросил ее снять с плеч собственную голову, и судорожно прижимала к груди порванную сумочку.
Я откашлялся.
— Я ее привез. Я… э-э… надеюсь…
— Вы поедете с нами.
У него был приятный, мягкий голос. Не то что мое хрипение.
Что ж, Посвященные есть Посвященные. Что к этому можно добавить? Они Благословенные.
— О, я… Здорово.
Я по-настоящему растерялся.
— Пойдемте, медлить нельзя.
Он сделал быстрое движение рукой и развернулся. Как назло, Кейт взглянула в мою сторону, словно спрашивая, что ей делать.
«О черт!»
— Все в порядке, — неловко солгал я.
Сквозь стеклянную стену зала для пассажиров первого класса я видел подернутый дымкой Париж. Клянусь, я чувствовал, как в каждой капле тумана бьется Сердце. И я имею в виду Большое Сердце. Даже сквозь дождь и туман оно пело гимн солнцу.
— Мы поедем вместе, — кивнул я Кейт.
Она улыбнулась мне сжатыми губами, как улыбалась каждый раз, когда я подходил к ее кассе. Я вдруг задался вопросом: как глубоко проникала эта улыбка под маску моего человеческого облика и что она там видела? Она даже не спросила о моих когтях, или ушах, или о том, как я отбил ее у гномов и гарпий.