Над гущей улиц тенистой и сжатой
Созвучьем легких башен повторен
Дух нежности пронзенной и крылатой
Молитв Беато.
Мелеет день, но мглистый медлит сон.
В прозрачности холмов голубоватой
Проходит хор бесполых, кротких жен,
Припухлых, розовых и тепловатых.
И тайной прелести исполнен он
Молитв Беато.
<1920>
«Я не пишу теперь стихов беспечных…»
Я не пишу теперь стихов беспечных.
Не разрешив практических задач
И отложивши ряд ненужных вечных,
Бездумно я брожу в прохладе дач,
В тени садов приморских и приречных.
На розовом песке играю в мяч
У Адриатики зелено-млечной.
Оранжев парус, ветра вздох горяч.
Я не пишу.
Мне странным кажется притворный плач,
Ужимки лирики и чувств увечных
И вывих разложений бесконечных.
И чтобы рифма утлая без встречных
Не рвалась по волне за лодкой вскачь,
Я не пишу.
<1920>
Венеция
О незнакомые салоны,
Куда вас вводят первый раз!
Из всех углов тайком влюблено
Косится на хозяйку глаз.
Дымится кофе, лампы глухо
Горят меж чашек и гвоздик,
И друг нашептывает в ухо
Чуть переперченный дневник.
Ах, в сердце жизни есть запасы,
Остроты рвутся с языка,
А геммы, кружева, атласы
Кружат мне голову слегка.
Окно раскрыто на каналы,
Дрожит бродячий гондол свет,
И баркароле запоздалой
Гитары вторит жаркий бред.
Чудесно все, что незнакомо,
В любви мы любим узнавать.
И трепет пальцев, жар, истома
Привычкою не могут стать.
Взгляд любопытный не устанет
В чужих глазах искать до дна,
И рот целованный не вянет,
Лишь обновляясь, как луна.
<1920>
«Голубки Марка, вечер осиян…»
Голубки Марка, вечер осиян,
С кампаной слился робко вальс под аркой.
Ложится солнце в сеть каналов жарко.
Окрай лагуны плоской сиз и рдян.
Насмешница, и ты — голубка Марка.
Все тот же он — задор венециан,
Дворцов линялых плесень, рис, пулярка,
Абат-атей, родосского стакан,
Голубки Марка.
Но полночь уж. Сгорели без огарка
Гитары, маски, жирный лоск румян,
Вся в пестрых платьях золотая барка.
Стал шалью черной радужный тюльпан.
Но рокот ваш как радостный пеан,
Голубки Марка!
<1920>
Байрон в Венеции
Кто так надменно, так покорно,
Так упоительно любя,
Сквозь гамму ласк и примирений,
Обид и долгих опьянений,
Тереза, нежный, хищный, вздорный,
Другой кто мог вести тебя?
Где блеск другой, на мой похожий?
Мой хмель и жар, моя любовь
Создали профиль злой камеи,
И эти локоны у шеи,
И мушку в матовости кожи,
И чуть приподнятую бровь.
<1927>
«Густое черное вино…»
Густое черное вино
Прилило к щекам терпким жаром.
Мне ненавистно казино,
Скитание по ярким барам.
В тебе есть странная черта,
Противочувствий дрожь и сила.
Мучительно вдруг складка рта
Небесный облик исказила.
Пойдем на воздух, ты бледна
От карт и давки, ламп и дыма.
Смотри: лагунная луна
Влияньем древних чар томима.
Лепечет плоско у крыльца
Волна отрады запоздалой,
И хрипло окрики гребца
Несутся в темные каналы.
Мосты горбятся, фонари
Тускнеют, и набухло платье.
Тоскливо тени ждут зари
В угаре хилого зачатья.
Я стал блаженно нем и тих,
И словно растворилось тело,
Волос каштановых твоих
Рука коснуться не посмела.
<1920>
Город
Ты — эхо душ, ты — сердце карнавала,
Кристалл столетий, в неизвестность нить.
Нагорного достигнув перевала,
В тебя смотрюсь, чтоб мир в себе открыть.
Осколки буйства, воли и гармоний,
Скрещенье рас, узлы святых судеб,
Пустынный храм и огненный вертеп,
И все тщеты измеривший Петроний.
Лепные призраки безумств Бернини,
К забвению фонтанов пыль зовет,
И над раскопкой тень от круглых пиний.
Но город новый уж вокруг встает
В упрямом сдвиге плоскостей и линий.
<1925>
«Предутренний бодрит нас холод…»
Предутренний бодрит нас холод.
Мы, как солдаты, будим Рим,
Шагая в такт по мостовым.
Нет, старый мир чертовски молод!
Порой с гитарою под мышкой
Пройдет компания гуляк,
И гармонирует синяк
На лбу с растерзанной манишкой.
Как пахнут лужи переулка
Вином и пылью дождевой!
Каскады Треви за стеной
Спешат и, ширясь, плещут гулко.
На площади, на перепутке —
Тень обелиска от луны.
Кровавой славы нежа сны,
Сквозит скелет развалин жуткий.
Но будь кем хочешь — денди, вором
Иль просто другом кабачка —
Жизнь радостна, хмельна, крепка
Тем, кто зарей идет на форум.