<1916>
Предчувствие лета
Твой рот — преддверие души хмельной,
Где смешан запах амбры и малины,
Где в сладостном избытке вздохов рой
Теснится в омут пурпурный и винный,
Где бухнут почки роз и где тобой,
Как золотом, насыщен сот пчелиный.
Свивая кудри кольцами, открой
Для влажных жал миндальные долины!
Под пестрым зонтиком и кружев пеной
Зенитный бродит жар в упругом теле —
Ногтей кораллы, нежный мох террас,
И холм, изрытый голубою веной,
И ясность кроткая ручной газели —
Но глаз твоих, ведь я не видел глаз!
<1916>
«Закрыты радостные двери…»
Закрыты радостные двери,
Твой друг уснул и скован сном.
По синим сеточкам артерий
Горячим рвется кровь ключом.
Приложишь руку — сердце бьется,
Утолено, возрождено.
Оно живет, оно проснется,
И будет солнечно оно!
Все так легко и неизбежно,
Играть, печалиться, сиять.
Нет, никогда еще так нежно
Твоих волос не пахла прядь.
<1916>
Третий
Я не нарушу словом четким
Тобой непризнанную связь,
И ты, насмешливо косясь,
Вновь назовешь простым и кротким.
Я верю тени и примете,
Полету птиц и снам твоим.
Бывает, мы легко молчим,
И вот проходит кто-то третий.
Он тихий, еле уловимый;
Еще неясно воплощен,
Недоумело смотрит он
И крадется, робея, мимо, —
И тайно я преображен:
Не пестрых будней наслажденьем,
Не буйным золотом вина,
Но просветленным отреченьем
Моя душа обновлена.
<1917>
Андрогин
М. Кузмину
Тема
Мгновенный блеск, игра, измена
Легки, как райские ворота.
И зори и морская пена —
Земное все — лишь вздох Эрота.
Глосса
Женоподобный, томный демон
Отдал моим лобзаньям пальцы,
А сам недостижим и нем он,
Чужой под черной полумаской.
Курильщики, чтецы, скитальцы!
Не сини ли, как реки, вены?
Не жарче ль солнца жалит ласка,
И радостно дрожат колена?
Все в сфере призрачной и вязкой
Мгновенный блеск, игра, измена.
Зарей ли встану, мир чудесен,
И облак розов, как обитель
Снов паутинных, легких песен,
И матов пурпур винограда.
Ты праздный дремлешь, Соблазнитель,
У пестрых радуг водомета.
В руках потухшая лампада,
Румяна, жемчуг, позолота,
И лепет капель и отрада
Легки, как райские ворота.
Прольется ль дождь отвесной сеткой,
Врываясь в окна влажной пылью,
Ты с комнатой сроднясь как с клеткой,
Поешь певуньей беспечальной.
Тогда пытливому бессилью
Смутить ли сердце страхом тлена?
Все стало ясностью кристальной
В тебе, лукавая сирена!
И рощи горький дух миндальный,
И зори, и морская пена.
Но мне пленительней со зноем
Холмы предчувствий, свежесть ложа,
Когда ты вдруг слетаешь роем
Коротких кудрей к изголовью,
Меня лаская и тревожа.
Благословенны капли пота
На теле, жаркой полном кровью!
Блаженней солнца, гуще сота
Ты, сердце, пьяное любовью:
Земное все — лишь вздох Эрота.
<1916>
ТАЙНЫЙ ГОСТЬ
1. «В тот год, без Вас, я жил на чердаке…»
В тот год, без Вас, я жил на чердаке,
Писал канцоны, хаживал к обедне
И растравлял мучительные бредни,
Чтоб жить отшельником в глухой тоске.
Безвольный, зябкий, уходил в диван —
Продавленный, он все же был чудесен,
И возбуждала на обоях тусклых плесень
Полувидений зыбкий караван.
И белой ночью хриплые куранты
«Коль славен» повторяли каждый раз,
А я писал без свечки все о Вас,
Иль раскрывал потрепанного Данте,
И сладок был мне облик жизни новой,
Иль шел к Неве, пустынной и гранитной,
Когда дворцы, свою утратив тень,
Серели массою лепной и слитной
Над ширью вод, бесцветной и суровой.
Я знал тебя, ревнивая мигрень,
Ты спутница холодных лихорадок,
Но полным был мой самый трудный день,
И мир благословен и трижды сладок.
Порой, скитаясь, я читал афиши.
Карсавина, балы и чтений ряд, —
Солдаты шли с оркестром на парад,
И мчались рысаки быстрей и лише
Автомобилей черных. Вот летит
И сыплет комья льда из-под копыт;
Прелестница склоняет профиль свой,
И сладок ей и теплый снег, и слякоть,
И воздух талый, влажный и такой,
Что хочешь и смеяться и заплакать.
Я радовался пышности витрин,
И женщинам, и теплым ливня струям.
Я верил пьяным, острым поцелуям,
Которые волшебно пел Кузмин,
Но все вставало смутным и далеким.
И боль и нежность — было все иным.
Я с демоном сдружился грустнооким
И вел беседы сладостные с ним.
Добро и зло и время и пространство,
Софокл и Эпикур и ты, Сократ,
В чьем жале — гибельней цикуты яд,
Эллады прелесть, галльское жеманство,
Все наших было темою бесед.
Уж ложечкой звенел, спеша, сосед,
Пил громко чай и уходил на службу,
А мы рассматривали по Платону дружбу,
Опустошая общий наш кисет.
В дыму табачном смутно Гость мой плавал,
Горящий взор и нежных щек овал
Порой смущенье жуткое внушал,
И я готов был вскрикнуть: кто ты, дьявол?
Но с грустью он, кивнув мне, исчезал.
Я шел к обедне, плакал в тихом блеске
Угодных Лику тоненьких свечей, —
Но тот же скорбный взор встречал на фреске,
Не Иоаннов, нет, но знал я, чей, —
И наступало вдруг успокоенье.