За Порт-Саидом начинался другой пейзаж, скудный и безжизненный. На берегах, оголенных солнцем, непогодой и временем, лишь изредка дрожали на ветру косматые финиковые пальмы. Из песка вырастали дюны, похожие на лежащих верблюдов, кое-где виднелись лодки с белыми треугольниками парусов, а с воды с криками взмывали в небо стаи птиц. По левому борту поднимались зубчатые горные хребты и отвесные скалы всех оттенков сепии и ржавчины. Справа каменистая пустыня напоминала складки дубленой кожи или шкуры льва. Все это озарялось светом вечернего солнца. Ветер доносил до путешественников запах соли и тысячелетней пыли, вечной и неизменной, как земля, которую она покрывала.
Когда перед килем парохода открылось море, цвет волн изменился. Прежде бирюзовые и изумрудные, они почернели, и теперь в них таинственно светилась жадеитовая зелень. В воде плавали дельфины, пролетали по воздуху в мощном прыжке и исчезали так же неожиданно, как и появлялись. С морскими просторами пришла жара; из-за нее дети капризничали, а взрослые быстро уставали и легко раздражались. На борту все затихло, воцарилась сонная, неподвижная тишь, когда под палящим солнцем любое движение казалось чрезмерным и вызывало обильный пот. Так прошли четыре бесконечно длинных дня и ночи.
Лишь после Баб-эль-Мандебского пролива, где близко подходят друг к другу Африка и Аравийский полуостров с причудливыми скалами и острыми утесами, ветер посвежел, воздух стал холоднее, а пассажиры ожили и повеселели. При ослепительном свете солнца «Принцесса Амалия» встала на якорь на рейде Адена, примостившегося у подножья высоких гор. Маленькие мальчишки и подростки, чья кожа цветом напоминала крепкий чай, окружили пароход на своих утлых скорлупках и громко предлагали товар – рога антилоп, зубчатые морды рыбы-пилы, морские звезды и всевозможные раковины, требовали baksheesh или демонстрировали свое умение нырять. Еще громче звучали голоса взрослых торговцев – те предлагали пестрые хлопковые ткани, фрукты, неизменные страусиные перья или просили обменять деньги.
Не прошло и четырех часов, а кладовые парохода снова наполнились фруктами, овощами, рыбой и мясом, а угольный трюм – черным золотом, окрасившим скалы Адена, его стены и крыши черной глазурью. Было слишком мало времени, чтобы сойти на берег и осмотреть город, но достаточно, чтобы устать от сутолоки и громких криков.
В полдень «Принцесса Амалия» снялась с якоря и двинулась дальше на юг. Зеленовато-синий Индийский океан принял судно с распростертыми объятьями, бурно, словно пылкий, заждавшийся любовник, грубый в своей неуемной страсти.
Флортье ковыляла по коридору. Пол уходил из-под ног, и хотя она старательно балансировала, помогая себе руками, все равно ее движения напоминали деревянную куклу-марионетку в неумелых детских руках. Пароход резко накренился и швырнул Флортье о переборку; она ударилась плечом и бедром и вскрикнула от боли.
На палубе ей становилось лучше. Закутавшись в шерстяной плед, она лежала в шезлонге и глядела на бурное море. Пароход прыгал на огромных волнах, словно пугливый конь. Через рейлинг летели пена и соленые брызги. Иногда на палубу выплескивалась особенно большая волна и осыпала лицо девушки мелкой водяной пылью. Флортье удивленно смотрела на стаи летучих рыб, сотнями взмывавших над рейлингом. Вокруг нее безумствовал ветер, трепал края пледа, пытался его сорвать и выметал из головы все мысли. Ей было тепло и уютно среди разбушевавшихся стихий – редкое для нее ощущение и тем более драгоценное.
А сейчас она потерла ушибленные места, тихонько выругалась, шмыгнула носом от жалости к себе и побрела дальше, миновала одну дверь и крепко ухватилась за короб следующей.
Во время трапез она смеялась, глядя, как на столах в кают-компании все звякало и стучало, несмотря на укрепленную поверх скатерти сетку, в гнездах которой стояли столовые приборы. Бутылки плясали, курица пыталась вывалиться из фарфоровой супницы, овощи прыгали через край тарелки. Стюарды прилагали все силы, чтобы донести до столов подносы с тарелками. Конечно, еще веселее было бы наблюдать за этим катаклизмом вместе с Якобиной. Но со вчерашнего вечера ее место за столом пустовало, как и многие другие. Флортье нерешительно подняла руку и постучала в дверь костяшками пальцев.