Но четверку нарисовал, недрогнувшей рукой. Счастливая и довольная, забрав вещи, пошла на выход, лишь раз обернувшись, чтобы взглянуть на Белова. Он смотрел на меня. Просканировал разгоряченным взглядом с головы до пят, а после развязно подмигнул.
Самое странное утро, что у меня было…
Глава 4
— Сдала?
Радостно закивала головой, и бабуля налетела на меня с объятиями и воплями:
— Моя ты умница! Так этому вашему Пароходову!
— Пархитько, — поправила забывчивую Раису Васильевну.
— Ай! Фиг с ним! Главное, что сдала! Ей богу, извелась вся. Думала, как там мое дите… А сколько поставил-то? — ее глаза горели любопытством и гордостью. Столько тепла в них было, столько заботы, а тут я со своей четверкой проклятой…
— Четверку…
— Зажал пятерку что ль, чертяка проклятый?
— Не знаю, — обронила, развязывая шарф, — может, не доучила…
— Так-с, — выставила грозно руки в боки старушка, а ногой стук-стук-стук по полу.
Чего это она? Бабуля не журила за четверки. На горох и гречку в угол не ставила, взашей не давала, а тут вдруг не с того ни с сего…
— Ты куда шапку дела, тетеря?
Руки непроизвольно накрыли голову, ощупывая ее и ища предмет потери, но той не было. Очевидно, что она осталась у Белова.
— Кхм, — нервно кашлянув, потопталась на месте, — потеряла, наверное…
— Разве можно быть такой рассеянной, Дунь?
Я лишь неловко пожала плечами. Бабуля еще поворчала, затем расцеловала меня в обе щеки. Заверила, что четверка или пятерка — все одно! А далее, накинув на плечи шаль, изрекла:
— Игореша, там совсем один-одинешенек, а Верке на смену пора. Пойду, пока бабка не пришла, посижу часок.
Раиса Васильевна питала слабость к детишкам. Все во дворе знали, что у тетки Райки (как ее называли большинство) есть конфеты. Ух, сколько раз она вытаскивала нас непутевых из передряг. Все защищала, да с бабками с первого подъезда воевала. Те сталинские реликвии как сядут, семки достанут и заведут свою волынку. Все бухтят да бухтят, а вот моя бабуля, аки добрая фея, конфетки раздавала.
Раиса Васильевна упорхнула, а я потопала в свою комнату. Там я, переодевшись в домашние шорты и растянутую футболку, что некогда маман привезла из Англии, уселась в видавшие лучшие времена кресло-качалку, но от этого не менее любимое.
Несколько лет тому назад нашла на даче и, с несвойственной мне твердолобостью, заявила: «Хочу себе его в комнату!». Бедняжка не разбиралось и не складывалось, потому пришлось просить дядь Петю, соседа по даче и хозяина бобика, дабы тот по доброте душевной притарабанил это самое креслице. В остальном же, я была ребенком покладистым и воспитанным. Не канючила, не ерничала, прилежно училась, в хулиганстве замечена не была, а то что с Фроловой фокусы выкидывали, так это все знали, чье демоническое влияние!
Вот и сейчас, вместо того дабы шастать где попало да бед искать, сидела себе тихонечко, в книжечку уткнувшись и плед замотавшись.
Ах, какое это счастье… Греться у камина, читать книгу…
Мистер Рочестер тот еще малый! Аристократ до мозга костей и абсолютный циник и самодур! Все должно быть по его!
«Минуты две он смотрел на огонь, а я смотрела на него.
Вдруг он обернулся и перехватил мой взгляд, прикованный к его лицу.
— Вы рассматриваете меня, мисс Эйр, — сказал он. — Как вы находите, я красив?»
И как это часто бывает, на самом интересном моменте нас прерывают. И мы, сопя и бормоча себе под нос непотребности в сторону этого гада что нас прервал, встаем, со скорбью откидываем книгу, и идем открывать дверь. Ведь кто-то пожаловал в гости…
Ко мне в гости пожаловала Улька. В руках у юродивой девчонки был маленький чемоданчик, который я невзлюбила еще с того самого момента, который принято называть переходным возрастом. Уже не девочка, но еще не женщина. Грудь только прорисовывается, и от того часто ноет, на коже появляются раздражающие прыщики, а некогда нескладная фигурка начинает набирать очертания. Тогда-то Фролова и купила сей чемоданчик и, нарекла, что пора «краситься». Первый свой «макияж», который сложно им назвать, я запомнила на всю жизнь. Неровные жирные стрелки, такие же темные тени, что лежали скорее мешками под глазами, нежели эффектом «смоки-айс», а вдобавок розовый липкий блеск, к которому крайне неприятно липли волосы. К счастью, с тех времен Ульяша набралась уму разуму и нынче ее макияж не отличить от тех, что красовались на обложках глянцевых журналов.