Потом, подавив в себе злобу, начал уговаривать:
— Перестань упрямиться, ведь они отец и мать тебе. Зачем губишь их? Этого мы расстреляли, теперь он упрекать тебя не будет. Не противься. Иначе расстрел родителей ляжет тяжким грехом на твою душу. Говори, и мы сейчас отпустим их и тебя.
Павел отошел от креста и направился к родителям. Его не задерживали. Он помог матери подняться на ноги. Обнял ее, затем отца.
— Не было бы вас, я бы плюнул в морду этой гадине, — прошептал он. Не хочу, чтоб видели, как терзать меня будут…
Мать рыдала, прижимая к груди голову сына.
— Так, сынку, так, — тихо сказал отец.
Мать не могла вымолвить ни слова.
— Ну, стреляйте! — крикнул Кудрин, встав рядом со стариками.
Капитан словно одержимый бросился к Павлу и, нанося удары, стал оттаскивать его от родителей.
Снова загремели выстрелы.
Когда избитого до полусмерти Павла подняли и повели к дороге, матери и отца у каменной ограды он не увидел.
Ночью в сарай, где были заперты Павел Кудрин и пленный сержант американской армии, зашел старик — односельчанин Павла — Кузьма Шалыгин. Кудрин узнал его по голосу.
Шалыгин подсел к Павлу и по-бабьи начал причитать:
— Сынок ты мой бедный! Горемыка несчастный! Как же ты попал в село, зачем загубил отца и мать?..
Павел молчал. Он понимал, что Шалыгин пришел неспроста. Иначе как его могли пропустить в сарай?
— Павлуша, сынок, — бормотал Шалыгин, — скажи немцам все, и они тебя отпустят, перестанут мучить. Они же из-за тебя всю деревню перестреляют. Меня вызвал капитан и говорит: «Староста, собери завтра народ на кладбище!»
«А-а, староста!» — Кудрин не мог подобрать нужных слов. Наконец сообразил:
— Дядька Шалыгин, — прошептал он, — принесите хлеба, я вам все расскажу, только вам…
Шалыгин не смог скрыть радости.
— Сейчас все сделаю для тебя, потерпи малость, — быстро проговорил он и направился к двери.
Кудрин начал лихорадочно обыскивать все углы сарая. Наконец нащупал железный прут, торчавший из бревенчатой стены. Ухватился за него обеими руками, но выдернуть не мог, не хватало сил.
— Товарищ! — тихо позвал Павел.
Американский сержант понял это слово. Кудрин услышал, как зашелестела солома, и вскоре к нему прикоснулась жесткая рука. Павел поймал ее и подтолкнул к железному пруту.
— Помоги…
Вдвоем они расшатали и выдернули прут.
Сержант горячо заговорил что-то на ухо Павлу. Затем стиснул повыше локтя руку Павла и потряс ее.
— Вильям Хатчинс, Вильям Хатчинс, — шептал он.
Тогда Кудрин взял руку американца, ткнул ею в свою грудь и тихо сказал:
— Павел Кудрин.
Сержант Хатчинс опустился на солому и шепотом повторил:
— Павэл Кутрин…
Павел тоже сел и стал терпеливо ждать возвращения Шалыгина. «Придет или не придет?» Сердце колотилось так сильно, что казалось, стук его слышен во всех углах сарая.
Наконец загремел засов, тонко скрипнула дверь. В сарай упал луч света от керосинового фонаря, который держал в руке Шалыгин. Староста поставил фонарь и, с любопытством глядя на американца, начал вытаскивать из кармана хлеб, сало.
— Ешь, милок, ешь, Павлуша. Не тужи. Многие пострадали от этой войны, да еще как пострадали…
В лампе фонаря что-то зашипело, и Шалыгин нагнулся, чтобы подкрутить фитиль.
В этот миг в тусклом свете мелькнул железный прут и опустился на голову старосты.
Шалыгин приник к деревянному настилу пола, опрокинув фонарь. Вильям Хатчинс подхватил зачадившую «летучую мышь» и устремил вопросительный взгляд на Кудрина.
Движения Павла стали быстрыми, решительными. Он стащил с Шалыгина армяк и накинул его на себя, надел фуражку. Затем взял у сержанта фонарь, поднял стекло и уголком полы армяка счистил с закраин фитиля сажу. Сажей натер себе подбородок, щеки.
Хатчинс молча наблюдал за этими приготовлениями. Потом он что-то зашептал, согнул в локте правую руку, показывая бицепсы, и потянулся к железному пруту. Повел понял его. Действительно, у этого американца больше сил, его не пытали и не мучили. Он передал Вильяму армяк, снова достал сажи из фонаря и намазал ею лицо Хатчинса.
Американец открыл дверь. Часовой с автоматом на груди отступил в сторону. Вильям шагнул в темноту, потушив фонарь, и, услышав, как стукнул засов, повернулся и кинулся на гитлеровца.
А еще через минуту Кудрин и Хатчинс перелезли через плетень и бросились в огороды.
Павел напрягал все оставшиеся в нем силы. Он бежал и чувствовал, как каждый шаг отдается в теле тупой болью. Вглядываясь в темноту, Кудрин пытался различить впереди лес. Павел знал, что ближайший путь к своим через топкое болото, примыкающее к лесу со стороны Старого брода.