– Каден, – прошептала я, – там, на ужине, когда Каланта благословляла пищу, ты еще сказал, что это благословение жертвоприношения. Какие там слова? Я поняла несколько, но были и новые для меня.
– Ты понимаешь больше, чем я ожидал. Сегодня ты удивила всех, когда заговорила.
– Уж для тебя-то это не было сюрпризом – после моей отповеди утром.
Он ухмыльнулся.
– Употреблять выразительные венданские словечки – не то же самое, что владеть языком.
– И все же: там были слова мне не знакомые. Никто из вас ни разу не благословлял еду на пути через Кам-Ланто.
– Мы привыкли проживать самые разные жизни. Выезжая за пределы Венды, кое-какие привычки безопаснее оставлять дома.
– Научи меня молитве Каланты.
Каден приподнялся и сел ко мне лицом. Пламя свечи освещало его лицо с одной стороны.
– E cristav unter quiannad, – благоговейно произнес он. – Вечно памятная жертва. Meunter ijotande. Никогда не забываемая. Yaveen hal an ziadre. Во все дни нашей жизни.
Слова проникли мне в душу, и я поняла, до чего неверно истолковала ношение костей.
– В Венде часто приходится голодать, – объяснил Каден. – Особенно зимой. Кости – символ благодарности и напоминание о том, что мы живы только благодаря жертве, пусть даже самых мелких и ничтожных существ, общей жертве многих.
Meunter ijotande. Я покраснела от стыда, вслушиваясь в красоту каждого звука того языка, который совсем недавно называла рычанием дикарей. И странно было, что я испытываю это чувство одновременно с горькой обидой, даже озлоблением из-за своего плена.
Сколько раз там, в Терравине, я всматривалась в Кадена, пытаясь понять, какая буря бушует в его глазах. Что ж, теперь я хотя бы отчасти понимала, что это за буря.
– Прости, – прошептала я.
– За что?
– За то, что не понимала.
– Как бы ты могла понять, не очутившись здесь? Венда – другой мир.
– Там было еще одно слово. Его говорили все вместе, под конец. Paviamma.
Выражение его лица смягчилось, в глазах зажглись теплые искорки.
– Это значит… – Он потряс головой. – Знаешь, в морриганском нет точного перевода для paviamma. Это слово любви, и оно имеет множество значений, в зависимости от ситуации. Даже интонация, с которой его произносят, может менять его смысл. Pavia, paviamas, paviamad, paviamande. Дружба, благодарность, участие, милость, прощение, любовь.
– Это прекрасное слово, – шепнула я.
– Да, – согласился он. Я смотрела, как его грудь поднимается от глубокого вздоха. Он заколебался, как будто хотел еще что-то добавить, но потом лег на спину и уставился на балки. – Нам надо хоть немного поспать. Комизар ждет нас завтра рано утром. Может, ты хочешь еще что-то узнать?
Комизар ждет. Тепло, только что наполнявшее комнату, улетучилось от этих слов, и я плотнее закуталась в одеяло.
– Нет, – прошептала я.
Каден протянул руку и пальцами погасил свечу.
Но один вопрос продолжал меня мучить – вопрос, который я боялась задать. Правда ли, что Комизар отошлет Рейфа домой по кускам? В глубине души я знала ответ. Венданцам не в новинку были кровавые расправы над людьми – среди их жертв был и мой собственный брат, я видела эту бойню, а Комизар похвалил их за нее. Славная работа, чивдар. Что для них какой-то эмиссар? Единственное, что я могла сделать, это не дать понять, что Рейф и есть то ценное, что можно у меня отнять.
Я отвернулась к стене, но заснуть не могла и слушала, как шумно дышит и без конца ворочается Каден. Я задумалась, сомневался ли он когда-нибудь в выборе, который делал, и обо всех глотках, которые он перерезал без сожалений? Насколько проще была бы его жизнь, если бы он, повинуясь полученному приказу, перерезал горло мне. Ветер усиливался, дул во все щели. Я куталась в одеяла и размышляла, что меня ждет немало сомнений по поводу вещей, которые мне только предстояло сделать.
Комната надвинулась на меня. Темнота и мрак вдали от всего, что только было мне знакомо. Я снова была ребенком, которому хотелось забраться на руки к маме, чтобы она обняла и шепотом прогнала все страхи. Неукротимый ветер все бился в стены, рвал ставни. Я почувствовала на лице что-то мокрое. Вытянув из-под одеяла руку, я смахнула со щеки соленую влагу.