– О, Бо! Сладкий Бо! Как давно мы не виделись! Как давно! – она чуть отстранилась от него и, глядя пронзительно синими глазами, строго вопросила: – Почему ты не старался даже найти меня, гадкий лягуш?!
– Я?! Я хочу тебя! Здесь и скорее моя баронесса!
– Ах! Как это нескромно, любимый, – она прижалась в поцелуе к его огромным губам, потом вырвалась и бросилась к зарослям подорожника, уронив по пути вышитый пурпуром плащ.
Ямбульский нагнал ее прыжках в двадцати от дороги, сильно и бережно повалил на мох – прохладный мягкий, как сама любовь. Бергамота лежала на спине в зеленой блаженной тени лопуха, подставляя тело ласкам его языка. Нежное брюшко вздрагивало, едва он касался ее влажной щелки. Голова кружилась и воздух в груди казался порывистым ветром.
– Бо, не мучай меня так, – простонала баронесса, обняла его, привлекая теснее к себе.
Борбон снова набросился на нее, словно огромная хищная рыба. Скользко и сильно. Скользко и сильно. И… до боли сладко.
Два громких квака донеслись из-за придорожных зарослей.
– Во дает госпожа, – хмыкнул слуга, державший бегового крысака.
Шкрэк хотел сказать ему что-то, но тут траву раздвинуло тучное тело Ямбульского. Бергамота появилась следом, волоча по земле красный, отороченный змеиной кожей плащ. Она будто только теперь увидела Шмак-Кина и улыбалась приветливо, широко раскрыв синие глаза.
– Досточтимая, прекрасная Бергамота, помогите! – Шкрэк сжал ее тонкую лапку и упал на одно колено. – Помогите разгадать загадку. Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла. От чего?! От чего она могла умереть?
– Чахла, сохла… От любви, конечно, мой Шкрэк. Только от любви, – она поцеловала его в широкий лоб и повернулась к Борбону. – Ну а нам это не грозит, правда, дорогой?
– Я найду тебя в Мокро. Завтра же!
Они обнялись. Снова в последнем страстном поцелуе сплелись их языки. Оглядываясь, баронесса села на голубую крысу, и кавалькада двинулась по дороге к столице.
– Вот это лубоффь! – воскликнул Борбон, восторженно глядя ей вслед.
Солнце опустилось совсем низко, когда они добрались до ручья, текущего к Черепашьему озеру. Земля здесь была голой, лишь редкие травяные кочки ближе к воде, камни и сухие ветки. Прямо на тропе исполинским чудищем возвышалось почерневшее от огня мертвое дерево, в красных лучах заката так похожее на тревожный знак Квак-Мор. Толстые извилистые корни, торчавшие над проходом, представлялись сплетением змей или еще более страшных, невиданных тварей. Но здесь был единственный путь к хижине отшельника – слева поднималась твердь отвесной скалы, справа ступени непреодолимой глинистой возвышенности с желтым тростником наверху.
– Валеска, я люблю тебя, – будто молитву негромко произнес Шкрэк.
– Раньше здесь так не было. Ветер не шипел так в тростнике. Будто змеи. Много змей, – Борбон поднял палку с острым концом, сожалея, что не одел сегодня брони из костяных пластин и не взял тяжелый топор. – Я захаживал сюда с воинством герцога Бербажа года три назад, но такого здесь не было. – Что молчишь, мой друг? – он тоже остановился у преградившего им дорогу бревна, повернулся к Шкрэку и увидел, как в его глазах щучьей чешуей сверкнул страх.
– Великий змей! – Шкрэк выхватил меч и отскочил с тропы.
– Мутные воды Мор! – Ямбульский замер – прыжках в десяти – пятнадцати, свившись кольцами, лежал уж истинно гигантских размеров. Оранжевые пятна у его головы казались осколками солнца, обжигающего ужасом до самого сердца.
– Бо, уходи! Я задержу его! Давай, Бо! Давай! Прыгай к ручью! Ты не должен погибнуть из-за меня!
– Сам убирайся, Шкрэк, – Борбон медленно поднял палку. Хмельную истому мигом унесло, будто ветром легкий туман. Во рту стало сухо. – Я неуклюжий, слишком медленный, чтобы удирать, но в бою – знаешь, кое-чего стою!
Змей сполз с камня и двинулся на лягушей, устрашая их длинным раздвоенным языком. Его быстрое тело казалось черной неумолимой струей смерти. Когда между ними осталось меньше прыжка, Ямбульский рванулся, целясь острием палки в ядовито-желтый глаз. Но уж был быстрее – отпрянул и изогнулся пружиной. Шмак-Кин прыгнул выше, ударил дважды мечом, только кожа огромного гада оказалась слишком прочной.
– Кво! – вскричал Ямбульский, снова устремляясь вперед – змей бросился навстречу, широко открыв пасть, извернулся и схватил лягуша.
– Борбон! О, Борбон! – Шкрэк яростно колол, бил в черное, извивающееся струей тело. Хлесткий удар хвоста отбросил его к бревну, но он поднялся, мигом прыгнул назад, сжимая крепче рукоять меча. Змей бился в камнях, силясь проглотить тучную, непослушную тушку Ямбульского, шипя или уже хрипя от злости и удушья. Борбон же, наполовину проглоченный, не думал сдаваться – схватившись за длинный язык, упираясь ногами, он старательно затыкал горло гада задом, набрав при этом побольше воздуха и раздувшись до размеров самой безобразной жабы. Иногда сдуваясь с трубным звуком через задний проход, брызгал вонючими осадками Тявтянского. С третьей попытки Шкрэк все же оседлал ужа, крепко охватил ногами его туловище, и вонзил клинок чуть дальше оранжевых грозных пятен. Кровь брызнула, потекла, такая яркая на черной блестящей коже. Великий змей вздрогнул, дернулся слабо и затих.
– Бо, ты жив? – Шкрэк Шмак-Кин сполз наземь рядом с растекавшейся лужицей. – Бо! Ямбульский, в хвост твою морду!
– Друг мой, – нога, торчавшая из приоткрытой пасти, вытянулась, – ты бы помог мне, что ли.
Шкрэк вскочил, схватился за челюсть мертвого гада, и скоро оттуда выкатился Борбон, круглый, как пузырь, с выпученными безумными глазами.
– От этого Великого змея воняет хуже, чем от кучи жабьего дерьма! А, маркиз?
– Верно, – Ямбульский поморщился, прикрывая лапой ноздри. – Вонючий червяк! Сортир ползучий! Мы убили тебя!
– Великого змея великие лягуши!
– Гоп! – они одновременно шлепнули друг друга в животы.
– Ке-ке-ке! – уронив меч, Шмак-Кин согнулся от смеха. – Я вырву ему язык!
– А я отрежу хвост и сделаю шапочку!
– Я люблю тебя, Бо!
Солнце почти скрылось за горизонтом, когда они достигли жилища отшельника.
Старый Кваакум, опираясь на камышовую трость, с удивлением смотрел на странных гостей, появившихся вдруг под аркой из низко склонившихся лилий. Похоже, путники были дворянами из Мокро или южной Бреды, славной оружием и украшениями. У одного на шее был повязан змеиный язык, служивший, видимо, амулетом; голову другого, тучного и чуть неуклюжего, покрывала черная блестящая шапочка из кончика хвоста ужа. Это настораживало. Но более странным было другое… Как прошли они сюда, если единственный проход к его владениям охранял сам Великий змей? Охранял уже который год! И сюда никто не заглядывал со времен Черепашьей войны, да и он сам не имел возможности выбраться из этой глуши. Кто бы они ни были, на сердце старого Кваакума стало сладко, как случалось лишь в молодости весной – ведь это были настоящие лягуши, с которыми можно хотя бы поговорить, узнать, что творится за лесом и во всем королевстве.
– Достопочтенный Кваакум! – Борбон остановился у тростникового частокола и улыбнулся.
– А?
– Не узнаете? – он снял с головы ужиную шапочку и приветливо помахал ей.
– Маркиз? – отшельник протер глаза и утвердился: – Маркиз Ямбульский! – отбросив трость, он прыгнул и растянулся у ног гостя, как лепешка из тины.