Мари собрала себя в руки, понимая, что сейчас начнут подниматься и солдаты. Она, не оглядываясь, побежала к ближайшей точке телепортации, которую помнила. Руки то и дело тянулись к ожогам, Мари хотелось поотрывать начинающие вздуваться волдыри, порасчесывать их, как укусы насекомых, но она каждый раз себя останавливала. Эгоизм взял верх, выбив из головы мысли о всеобщем благе, и сейчас вперед ее вела только надежда на то, что у Генри окажется что-то, что успокоит кожу.
Впереди уже удавалось разглядеть светло-фиолетовые отблески сгустка энергии, когда Мари на ходу приготовилась: вытянула вперед руку и в подробностях вспомнила ту деревушку, где ее ждал Генри. А потом поняла, что на пальце не хватало кольца — Мари так и не успела закупить артефактов.
Руки в очередной раз потянулись к шее, и Мари снова отдернула себя, отвлекшись на телепортацию. Все было так близко, она почти была уверена, что все как-то получится и без кольца: вот она протягивает палец, уже видит перед собой кучи снега, почти чувствует, как на ее щеку падает снежинка… Когда ее руку неожиданно хватают за запястье и отдергивают.
Мари с трудом разлепила глаза и увидела перед собой Акану.
У женщины было совсем обезумившее лицо. Впрочем, совсем как тогда, когда она подловила их с Генри на приеме. Брови высоко подняты, глаза широко открыты. Правое веко и щека то и дело подрагивали, почти как у нервного офицера. У нее безумно тряслись руки, но, несмотря на это, Акана все равно тянула их четко к горлу Мари. Та зашипела от боли, когда почувствовала прикосновение к волдырям. Акана душила Мари, смыкая руки, и шепча:
— Ты больше меня не потревожишь, — она безумно хихикнула. — Нет, больше ты не будешь приходить сюда за мной, нет. Нашлась тут, думала в королевы пропихнуться? — снова проскочил смешок. — И пострашнее ломали.
Мари уже почти расслабилась, принимая свою судьбу, и смиряясь, когда вспомнила об амулете. Он больше не излучает прохладу. Даже его они уничтожили. В ее голову пришло понимание, что эти солдаты были подкуплены Аканой.
Внутри забурлила дикая обида. Не за себя, не за то, что ее сейчас душат прямо по свежим ожогам, нет. За то, что у нее забрали все. Мари протянула руку, чего обезумевшая женщина даже не заметила, и достала кинжал. Она попыталась как можно глубже вздохнуть, но чужие руки уже слишком сильно сдавливали ее горло.
Кинжал с размаху вошел в живот Аканы. По руке Мари потекла теплая кровь. Тело сползло на землю. На светлой каменной плитке собиралась огромная лужа крови, а вокруг появлялось все больше охочих до сплетен зевак. Мари стянула с пальца Аканы кольцо-артефакт. Протянула свою, теперь уже трясущуюся и окровавленную, руку к маленькой молнии, и как можно быстрее телепортировалась на Север.
Мари снова оказалась по колено в снегу, и снова в одной летней рубахе. Первым делом она принялась набирать жмени снега. Прижала их к шее и двинулась в сторону, где, как она думала, находился поселок. От боли темнело в глазах, кружилась голова, Мари то и дело уносило в сторону. Несколько раз она падала в сугробы, и только сила воли и дикое нежелание умирать заставляли ее подниматься и идти дальше. Чем дальше шла Мари, тем невыносимее болела шея, а, ко всему прочему, пришло и осознание того, что она убила человека.
Но больше всего Мари пугало то, что от этого убийства ей стало легче. Никакой жалости, сожаления или чувства вины.
В очередной раз потеряв равновесие и зашатавшись, Мари подумала, что ей не следует идти дальше. Не было сил терпеть эту боль и двигаться, не было никакой цели, и, наконец, у нее отняли всё. Даже чертовый амулет!
Мари вернула себя в вертикальное положение, перестала шататься, и ее явно уставший мозг решил, что остановиться посреди леса, стоя почти по пояс в снегу, и просто стоять — будет хорошей идеей.
Усиливался снегопад. Снежинки падали на Мари, собираясь в кучки на голове, плечах и ресницах. Нигде не слышалось ни уханья сов, ни завывания волков, никаких признаков жизни: все животные знали, что грядет буря. А Мари перестала чувствовать что-либо вообще. Ни холода, ни боли от ожогов, ни страха. Она вспомнила, как северяне говорили, что такое состояние приходит перед смертью. Уже хотела закрыть глаза и приготовиться к концу, как представила, что будет дальше.
А дальше будет кузничиха, которая не уничтожит артефакт, если не получит растение и металл. А металл она не получит, потому что Генри его не найдет. Разве что снимет с ее трупа, но его засыплет снегом. Если не уничтожить еще хотя бы еще один артефакт, то возможно, что человек, затеявший все это, найдет других людей, которые заменят один ингредиент в заклинании. Как итог — целый мир будет уничтожен, просто потому что у Мари не хватило силы идти дальше. И, несмотря на всё, она пошла вперед.
Деревня покрылась снегом. Чтобы открыть дверь в любой дом требовалось приложить немалую силу. Даже северяне не хотели выходить на улицу, попрятавшись внутри. К тому моменту, как Мари доковыляла до середины поселка, она уже смахивала на восставшего мертвеца больше, чем на человека: синие губы, груды снега на голове, ресницах, — да везде, — намокшая, а потом замерзшая одежда. Обмороженное лицо, из-за чего оно наверняка казалось в несколько раз больше.
Недалеко от Мари проходил человек. Она хотела его позвать, но получился лишь нечленораздельный звук. Мужчина, закутанный в старую и грязную, но все же теплую меховую накидку, подпрыгнул и повернулся.
— О, боги! И шо ж это тебя занесло? Уйди, нечисточная! — Мари давно не слышала настолько «рабочей» речи. С таким говором говорили только в самых отделенных селах. Хотя бы на общем языке, и то радовало — если Мари сейчас вообще что-то могло радовать. — О! Ты ба! Она живая!
Он удивлялся так громко, что из ближайших домов повылезали люди. Пошли шепотки. А Мари тем временем с трудом удерживала себя в вертикальном положении. Кто-то из любопытных людей выскочил вперед, с криками, что «девчонка пришла с тем странным парнем, что у кузнечихи сидит!»
Момент, когда люди помогли ей дойти до кузнецы, как-то выскочил из памяти. Следующий миг, когда Мари проявила признаки осознанности, был уже в тепле. Селяне с трудом откопали от снега дверь, с грохотом ее отворив. Из середины дома повеяло теплым воздухом, послышался треск огня. И женский смех, который сразу же прервался. Послышался грохот, Мари краем замыленного глаза увидела, как в сторону полетел стул. Последнее, что она заметила, была стоявшая впереди кузнечиха. Мари собрала все силы, что у нее остались, достала из кармана увесистый камень, протянула его, выронив. Сверкая в свете огня, он покатился по полу.
Мари не могла проснуться. Знала, что рядом жизнь. Иногда даже слышала потрескивание огня в камине, звяканье посуды или обрывки разговоров, но не могла разобрать отдельных слов. Она будто погрязла в болоте. Совсем как в детстве, только тогда ее вытащили родители. Зато сейчас было тепло, даже скорее жарко. Вокруг было жарко, внутри тела тоже расползался жар. У Мари началась паника, ей казалось, что она горит изнутри. Она хотела пошевелиться, вырваться из этого плена, но, казалось, это невозможно. В один момент Мари будто волной выбросило в реальный мир. Она вздрогнула, открыв глаза, как человек, проснувшийся от кошмара. Вокруг была пустая незнакомая комната. А потом всё снова затянула темнота.
***
День у Эммы начался как обычно. Те из братьев, кто работал, ушли на работу. Тех, кто был младше, она заняла делом. Дальше ей приходилось кормить оставленного Мари кисторога. Каждый раз после кормёжки, Эмма ненадолго оставалась рядом рептилией, поглаживала ее морду и иногда даже приобнимала за шею. Она очень скучала по брату. И по Мари, к которой успела привязаться. А Беда стала живым напоминанием о них.
Иногда Эмму охватывала злость, прямо как сейчас. Ей казалось, что ее что-то раздирает изнутри и она не могла с этим справиться. Ей было обидно. Обидно из-за мамы, которая ее бросила. Обидно из-за Генри, которого никогда нет рядом. Обидно, что он так хорошо общается с Мари, которую только недавно встретил, и не может по-человечески поговорить с ней. Обидно из-за Мари, которая вроде бы и относилась к Эмме, как к взрослому человеку, но все равно ушла вместе с Генри, не сказав ни слова.