Но они не успели собраться. Уже ближе к ночи с восходной стороны волной на город накатило зеленокожее войско. Илбира забралась в башню с Афалией и остальными и через узкое окошко в сполохах фиолетового света магического щита с ужасом наблюдала за тем, как они идут. Мимо города. Лязгая зубами и распространяя вокруг себя смрад затхлого болота. Обжигаясь об щит и рыча от боли. Говоря на своем странном лающем и клокочущем языке, в котором не было слышно слов.
Три ночи и три дня шли зеленокожие мимо города. Конца и края не видно было их волне, и маг, которая к концу третьего дня уже едва держалась на ногах, издала радостный крик, когда увидела на восходе проблеск измятой, истоптанной чужими ногами травы. Поток зеленокожих иссяк к ночи, но Афалия не позволила магу спуститься с башни, и сама принесла ей еду и питье и уложила спать рядом с девочками, и осталась бдеть, не смыкая глаз и готовая при первом признаке беды снова разбудить мага и заставить ее поднять щит.
— Теперь мы не уйдем отсюда? — спросила Шербера, прижимаясь к Илбире и глядя в темный каменный потолок. — Ведь зеленокожие ушли туда же, куда ушли и фрейле.
— Я не знаю, что будет, — сказала ей Илбира. — Я не знаю, куда нам идти теперь.
И Афалия, хоть и слышала эти слова, ничего не сказала. Потому что, как видно, не знала тоже.
Они остались в городе, и уже через несколько дней с Побережья и со степных земель начали прибывать мужчины. Воины с оружием. Сбежавшие из разрушенных и захваченных городов, готовые сражаться и умирающие от ран, трусливо просящие об убежище и ведущие разговоры о новой войне, в которой Побережье было обречено с самого начала.
Но в степных землях, сказали мужчины, зеленокожие получили отпор. У степняков всегда было много магов, и они применили магию и отбросили зеленокожих тварей от границы своих земель, не позволив им пройти дальше.
Им нужно идти туда. Оставить, бросить свои города и идти туда побыстрее, потому что за первой волной всегда идет вторая, а в эту Жизнь Океан выбрасывает на берег только тварей с зеленой кожей и ничего больше. Много, много созданий, готовых сметать все на своем пути, грызть и кусать и пачкать все вокруг своей зеленой кровью.
— Тот, кто укушен зеленой тварью, умирает в муках, — рассказали мужчины. — Даже если ты не умер в бою, то умрешь от раны. Наши целители не могут помочь, магия тут бессильна.
— Вы не знаете, что стало с городами, которые накрыла эта волна, — сказала Афалия воинам. — Уходите, если хотите, но мы останемся здесь. У нас есть скот, у нас есть запасы, у нас есть магия, чтобы продержаться, когда придет следующая волна. Мы не пойдем с вами. А что если мы наткнемся на зеленокожих в пути?
— Мы погибнем, но мы попытаемся, — сказал один из воинов, но неожиданно Афалию поддержали темволд, которые не хотели умирать и не хотели выходить из-за стен, особенно теперь, когда воочию убедились в том, что враг так силен и так дик, как предупреждали фрейле.
И мужчины ушли, а потом пришли новые и снова ушли, и только темволд оставались с ними, смелые и верны стражи фрейле, бывшие с ними так долго, что их считали почти своими.
В ту ночь их предали и они.
Когда Афалия ушла, Илбира подошла к окну башни и посмотрела вниз. Посреди большого двора был разведен костер, но из-за ветра он потух, и теперь мужчины переместились в один из длинных домов, где темволд продавали сваренное ими сукру из бабайи, молока жужумы и каких-то трав, о которых Илбира не знала. Их было много, слишком много мужчин с грубыми низкими голосами и оружием, запятнанным зеленой кровью, и они еще вчера попытались узнать, сколько в городе женщин и есть ли среди них постельные девки.
Афалия была фрейле и ее слово для них было законом. Но Илбира уже видела войны и знала, как быстро человек в мужчине уступает место дикой жизни. Она слышала рассказы матери о том, как их город однажды ходил войной к краю воды, когда выдалась голодная Жизнь, и им нечего было есть. Воины привели с собой женщин из того города, нечесаных, грязных, слабых, и они запирались в длинных домах и делали с ними все, что хотели, путь даже среди этих женщин и были благородные — рожденные с чистой кровью своего народа, те, кто хранил в себе его первозданный облик и считался неприкосновенным. Война превращала благородных в рабов в мгновение ока. Война напоминала им о том, что они все вышли из Океана, а значит, равны, хоть и сделали себя неравными.
Илбира рассказывала истории, от которых у нее самой в жилах стыла кровь. Девочки прижимались друг к другу и тряслись, когда слышали пьяные мужские голоса, и только Шербера ходила из угла в угол, кусая губы, и все повторяла, что хочет быть мужчиной и уметь сражаться.
— Я бы тогда смогла нас защитить.
— Да ты даже меча не смогла бы поднять, — сказала маг, устало открывая глаза. — Они бы успели убить тебя, а ты бы даже не поняла, глупая.
— Ну почему фрейле не взяли нас с собой? — сказала одна из девочек, востроглазая Маллия. — Почему они не забрали нас, а оставили?
Снизу донесся какой-то шум, и все они насторожились, и маг приподнялась на своей циновке, готовая раскрыть щит. Это была Афалия, и она была бледна как смерть.
— В город пришли еще мужчины, — сказала она. Обвела всех тяжелым взглядом, задержав его на Шербере. — Я боюсь, что уже утром в башне не останется ни одной невинной девушки. Темволд стоят на страже, но воинов слишком много, и многие уже напились так, что едва соображают, где находятся. Сейчас они опаснее, чем зеленокожие. Нам нужно уходить, немедленно. Я ошиблась, когда решила остаться здесь, но теперь нам нельзя медлить. Бежим к степным землям. Собирайтесь.
— Но как ты выйдешь, если башню стерегут? Как ты пройдешь мимо стражи? — спросила маг. — Воины знают, что мы здесь, Афалия. Они не пропустят нас так просто.
— Здесь есть подземный ход, — сказала Афалия. — Мы выйдем через него по ту сторону стены и уйдем. У нас есть только эта ночь и только эта буря. Собирайтесь, девочки. Возьмите теплые накидки и меха с водой. Ты прикроешь нас щитом?
Но маг не успела ей ответить. Яркий свет вспыхнул вдруг в ночном небе, превращая ночь в ясный день, и девочки с криками закрыли глаза, чтобы их не ослепило. Ветер стих, словно лишился сил, накрапывающий дождь прекратился, и на мгновение над городом повисла тишина, нарушаемая лишь пьяными недовольными выкриками, доносящимися из длинного дома.
А потом из ниоткуда раздался голос.
Был он ни женским, ни мужским, ни высоким, ни низким, ни мягким, ни злым. Это был просто голос, и он лился с неба и с земли, и говорил слова, который слышал каждый и каждый же понимал:
— Слушайте же, люди Побережья, слушайте меня! Внемлите мне, ибо с вами говорю я, Инифри, мать мертвых и дочь живых, творящая зло и не забывающая добро.
Земля начала дрожать, и башня затряслась, словно под тяжестью шагов сотен воинов, и девочки кинулись друг другу на шеи, когда маг вдруг застонала и упала на колени, протягивая вперед руки, из которых к небу потекло холодное серебристое сияние.
— В эту ночь я нарекаю этот мир своим миром. Я забираю у этого мира магию воды, огня, земли, ветра и трав. Я лишаю власти над магией всех людей этого мира. Я забираю обратно то, что дала людям, я забираю обратно свой дар. Я, Инифри, мать мертвых и дочь живых, проклинаю вас, люди Побережья, своей самой страшной клятвой бессилия, я разделяю вас, чтобы соединить, я заклинаю вас вашей ненавистью друг к другу и обрекаю на войну и страдания, равных которым вы не знали. Лишь те из вас, кого выберут женщины, отмеченные моим знаком, увидят новый мир. Остальные навеки сгинут в бездне у края этого океана, не оставив после себя даже имени.
Илбира слышала, как звенит внизу камень-афатран, ударяясь о камень, как кричат, выкрикивают бессмысленные угрозы пьяные мужские голоса, как обещают они убить ту, что сейчас говорит с ними, и как все громче и яростнее становится свист ветра, в котором звучит этот странный голос.