— Мужчина не должен быть таким беспомощным, когда с ним делит постель его женщина.
— В другие ночи ты не так уж и беспомощен, — напоминала Шербера робко, и Тэррик смеялся, но тут же обрывал смех, когда понимал, что она едва сдерживает стон.
— Чербер. Уходи же. Не мучай себя.
— Твое тело еще тянет из меня магию, — говорила она, не двигаясь с места. Но и Тэррик не делал попытки убрать ее руки или отодвинуться. — И я не пустынная кошка, которая не может справиться с течкой, Тэррик. Я — твоя акрай. И я нужна тебе.
И после недолгого молчания он неохотно соглашался с ней.
Шербера не была рядом с Тэрриком только три ночи, пока у нее шла ее кровь, — в эти дни магия акраяр считалась нечистой, и они не должны были находиться рядом с господами, — но когда вернулась и открыла повязку, то со вскриком отпрянула, прижав руку к губам.
Их взгляды встретились, и на мгновение ей показалось, что ее страх все-таки отразился в его непроницаемых темных глазах, хоть и тут же был скрыт.
— Я останусь с тобой до выздоровления, господин, если ты позволишь, — смиренно попросила она.
Но они оба знали, что это значит «останусь, пока ты не умрешь».
Шербера проводила день отдельно, не желая мешать Тэррику заниматься своими делами: распределять припасы, решать, сколько воинов отправить на разведку и сколько выставить в дозор, советоваться с близкими и ведущими по другим, менее важным вопросам.
Но по вечерам, едва с гор спускались тьма и холод, она возвращалась в палатку фрейле, садилась на ложе подле него и сидела неподвижно и молча, пока не наставало время сна. Близкие и воины, поздние гости Тэррика, которые хоть и не часто, но все же заглядывали в палатку, смотрели на нее сначала с неодобрением, потом — с любопытством, но вскоре переставали замечать и вели разговоры свободно и без смущения.
А она была слишком занята, чтобы обращать внимание на эти взгляды. Шербера не сводила глаз со своего господина, замечая то, что не видел никто другой, ловя малейший признак слабости и боли.
Вот Тэррик чуть заметно морщится, неудачно опершись на руку. Вот ни с того ни с сего покрывают его лоб капельки пота, и он спешит встать и подойти к факелу, чтобы жар высушил их прежде, чем кто-то поймет, что что-то не так. Вот, вернувшись после ночной проверки войска, он дышит тяжело и быстро, словно это не лошадь несла его тело, а он сам пробежал от одного конца лагеря до другого без остановки и сразу же вернулся обратно.
Он был фрейле, господином господ, и он должен был быть везде, где понадобится, когда понадобится и если. Иногда, еще до того, как она стала его акрай, Шербере казалось, что Тэррик — маг, способный быть одновременно в двух местах, никогда не устающий, никогда не раздражающийся, находящий время и доброе слово и для смертельного раненого в бою воина, и для кашевара, в растерянности обнаружившего, что пустынные крысы пробрались в повозку и подчистили запасы, и для глупого постельного мальчишки, подравшегося с другим мальчишкой из-за какой-то мелочи вроде украшения.
— Олдин сказал, тебе не стоит выходить на холод, — напоминала она, накладывая пропитанную отваром трав повязку на рану. Кожа вокруг выглядела нездоровой, покрасневшей и припухшей, и Шербера закусывала губу, замечая, что края раны вовсе не торопятся сходиться.
Лицо Тэррика оставалось спокойным, и только чуть побелевшие губы выдавали боль.
— Мне нужно проверять лагерь, Чербер.
— В лагере тихо. — Шербера подбирала слова осторожно. — Ты мог бы остаться здесь, пока отвар не впитается в рану. Если повязка будет мокрой, когда ты поедешь, в рану впитается не только отвар, но и холод.
— И тогда начнется настоящая лихорадка, и я умру.
Шербера склоняла голову.
— Ты молчишь.
Она поднимала взгляд и встречалась с его взглядом.
— Если бы я умоляла, ты бы отказался?
— Нет, — отвечал он без колебаний.
— На все воля Инифри, — говорила она тогда. — И по воле Инифри, когда ты вернешься, Тэррик, господин мой, я буду здесь. Я и моя магия.
Он уезжал; Шербера тайком раздвигала полы палатки и наблюдала за тем, как обманчиво легко Тэррик вспрыгивает на коня, как смело встречает грудью ледяной ветер, как властно и непререкаемо он отдает команды своим людям. Фрейле не должен был быть слабым, фрейле не мог быть слабым сейчас, когда темволд и зеленокожие еще были сильны.
Шербера это знала. И потому она терпеливо дожидалась своего господина. Не ложилась спать, грея одеяло у огня, перевязывала сухой повязкой мокрую и холодную рану, когда Тэррик возвращался, и посреди ночи, услышав, как он хрипло и жадно ловит пересохшими губами воздух, обнимала его и прижималась к нему всем телом, отдавая магию, которая была ему так нужна.
— Неужели фрейле взял тебя своей женой, акрай? — спросил кто-то из женщин войска, когда она в очередной раз, вернувшись после изматывающего урока с Прэйиром, переоделась и шла к Тэррику. — Твои остальные мужчины не чувствуют себя обделенными? Если красавчик Фир не против, мы могли бы ему помочь…
Раздался смех.
— И этот нежный, как девушка, целитель тоже хорош. Или в твое отсутствие остальных твоих мужчин ублажает он?
Рука Шерберы сжалась в воздухе, и она пожалела, что Инифри наказывает мгновенной смертью акрай, применившую оружие против своих.
В ее сердце деревом с глубоко проросшими корнями сидела любовь к Прэйиру, но она причиняла ей боль и страдания и не приносила радости. Ее привязанность к Фиру была крошечным ростком, хрупким, нежным, взбирающимся по крепкому и сильному дереву его собственной безусловной к ней любви и преданности. Она восхищалась целительским даром Олдина и рассудительностью Номариама, но этих четверых она понимала или, по крайней мере, смогла бы понять.
Тэррик же был чужак, хоть и почти одного возраста с ней — спросив, она с удивлением услышала, что ему только двадцать две Жизни, — и его мысли были иногда за гранью, ей доступной, а решения казались странными и даже нелогичными. Но именно он позволил ей взять в руки меч. Именно он убедил Прэйира — Шербера отдала бы руку на отсечение, чтобы узнать, как — помочь ей выправить пальцы. Сердце ее, раненное насквозь стрелой равнодушия Прэйира и тоже, как и рана Тэррика, не желающее заживать, не могло остаться к этому безразличным.
И ей следовало идти в палатку к Тэррику сейчас, но Фир в своем гневе был прав, и Шербера знала, что и другие мужчины осознают его правоту.
Она была не только акрай Тэррика.
Она принадлежала и остальным своим мужчинам, и почему-то именно этой ночью, такой же, как другие до этого, они — не все, заныло ее сердце, но она приказала ему замолчать, — наконец признали то, что с неохотой признал, пусть и по своим причинам, тот, кто связал их вместе.
Она принадлежала им, да. Но и они принадлежали ей тоже.
Шербера видела желание в глазах Номариама и Олдина. Она понимала, что это было бы лучшим выходом для них всех — одна ночь на всех, горячая ночь, в которой каждому из них нашлось бы место.
Другие акрай восходного войска часто уединялись с двумя или тремя своими мужчинами сразу, и Сайам и другие прежние ее спутники часто делили Шерберу на пятерых. Они тащили ее в ближайшую палатку, срывали одежду и овладевали ей по очереди или по двое, не обращая внимания на кровь и боль, они брызгали семенем ей на лицо и на волосы, не позволяя отвернуться, а потом брезгливо вышвыривали ее прочь и продолжали совокупляться уже с постельными девками, пришедшими на ее крики и ждущими своей очереди.
— Фир. — Это был бы самый худший ее кошмар, но она должна была спросить. — Номариам. Олдин. Вы хотите, чтобы я… вы хотели бы, чтобы…
Они сначала не поняли этого колебания и смущения, но совсем скоро до них дошел смысл ее слов. Щеки Олдина залила краска, Номариам почти выплюнул на холодную землю твердое «нет», а Фир…
— Шербера, никогда не проси меня об этом, во имя Инифри!
— Нет, Фир, нет! — Ее голос сорвался от облегчения. — Сегодня я хотела остаться с тобой. Только с тобой. Я не хочу… делить никого из вас с другими.