И вот вчера, в девять часов утра, мы были уже на вокзале. Мне хотелось, чтобы Гарроне тоже поехал с нами, но он не мог, так как у него заболела мама. Был чудесный весенний день. Поезд шел посреди зеленых лугов и цветущих изгородей, и весь воздух был напитан ароматом.
Мой отец был очень доволен; время от времени он обнимал меня рукой за шею и говорил со мной как с другом, смотря в окно на окружающую нас природу.
— Милый Кросетти! — повторял мой отец. — Он больше всех других, не считая, конечно, моего отца, любил меня и сделал мне много добра. Ни один из его мудрых советов ни разу не обманул меня, так же как и его строгие замечания, после которых я возвращался домой, чуть не плача от огорчения.
Руки у него были крупные и короткие. Я как сейчас вижу, как он входит в класс, ставит палку в угол и вешает свой плащ на вешалку, всегда одними и теми же движениями.
Он всегда был в ровном настроении, ко всему относился с исключительной добросовестностью, был полон доброжелательства и внимателен так, как будто бы каждый день был его первым днем в школе. Я словно сейчас слышу, как он мне говорит: «Боттини, Боттини! Указательный и средний палец сюда, на перо!..» Он, должно быть, очень изменился за сорок четыре года…
Как только мы приехали в Кондову, так прежде всего пошли разыскивать нашу старую садовницу из виллы Кьери, у которой там небольшая лавочка в одном из переулков. Мы застали дома ее и ее мальчиков, и она нам очень обрадовалась и рассказала, что ее муж должен вскоре вернуться из Греции, где он уже проработал три года, и что ее старшая дочь находится в институте для глухонемых в Турине. Потом она показала нам, как пройти к учителю, которого все в округе знают.
Мы вышли из города и стали подниматься в гору по дорожке между двумя цветущими изгородями.
Мой отец больше не разговаривал и казался глубоко погруженным в свои воспоминания; время от времени он улыбался, а потом качал головой.
Вдруг он остановился и сказал:
— Вот он. Бьюсь об заклад, что это он. Навстречу нам шел, опираясь на палку, небольшого роста старичок с седой бородой, в широкополой шляпе; он с трудом передвигал ноги, и руки у него тряслись.
— Это он, — повторил мой отец и ускорил шаги. Когда мы подошли к старику, то остановились; он остановился тоже и посмотрел на моего отца. Лицо его было еще свежим, а глаза — ясными и живыми.
— Это вы, — спросил мой отец, снимая шляпу, — учитель Винченцо Кросетти?
Старик также снял шляпу и ответил:
— Да, это я, — немного дрожащим, но звучным голоском.
— Тогда, — продолжал мой отец, схватывая его за руку, — позвольте вашему бывшему ученику пожать вам руку и спросить вас, как вы поживаете. Я приехал из Турина специально, чтобы повидать вас.
Старик взглянул на него с удивлением, потом сказал:
— Вы мне делаете слишком много чести… я не знаю… когда же? Моим учеником? Простите меня, но скажите мне, пожалуйста, ваше имя.
Мой отец назвал себя: «Альберто Боттини», — и напомнил, в котором году и где он у него учился; потом он прибавил:
— Вы не помните меня, это вполне естественно, но как хорошо я узнаю вас!
Учитель опустил голову и, задумчиво глядя в землю, несколько раз пробормотал про себя имя моего отца, который тем временем пристально смотрел на него, улыбаясь.
Вдруг старик поднял голову и, широко раскрыв глаза медленно произнес:
— Альберто Боттини? Сын инженера Боттини, того самого, который жил на площади Консолата?
— Тот самый, — ответил мой отец, протягивая своему учителю обе руки.
— Тогда, — пробормотал старик, — позвольте мне, дорогой синьор, позвольте мне… — и, шагнув вперед, он обнял своего бывшего ученика, причем его седая, как лунь, голова едва достигала плеча моего отца, который наклонился и поцеловал старца в лоб.
— Будьте так добры, пойдемте со мной, — пригласил нас старый учитель.
И, не говоря больше ни слова, он повернулся и зашагал обратно, к своему дому. Через несколько минут мы подошли к небольшому домику с палисадником. Внутрь вели две двери, и стена вокруг одной из них была выбелена. Учитель открыл другую дверь и пригласил нас войти в комнату. Я увидел четыре белых стены; в одном углу стояла кровать на козлах, покрытая одеялом в белую и синюю клетку; в другом углу — столик с небольшой книжной полкой; кроме того, там было четыре стула и к стене была прибита старая географическая карта; в комнате хорошо пахло яблоками.