В руках у него был громадный узел. Он немного постарел, но был такой же румяный и веселый.
Мой отец пригласил его зайти, но он отказался и сразу же спросил, причем лицо его сделалось серьезным:
— Ну, а как моя семья? Как Джиджа?[37]
— Хорошо, — ответила мама. Джорджо с облегчением вздохнул.
— Ну слава богу, — сказал он. — У меня не хватало духа пойти прямо в институт глухонемых, не узнав раньше, как она. Я пока оставлю у вас свой узел, а сам схожу за ней. Три года, как я не видел свою девочку! Три года, как я не видел никого из своих!
Мой отец велел мне проводить Джорджо до института.
— Простите, еще одно слово, — сказал садовник, останавливаясь на площадке лестницы.
Мой отец прервал его:
— Ну, а как дела?
— Хорошо, — ответил тот, — слава богу, несколько сольдо я привез-таки домой. Но вот что я хотел у вас спросить. Чему там научили мою немушу? Говорит ли она хоть немножко? Когда я расстался с ней, она была, бедняжка, совсем как маленький зверек. Я-то мало верю всем этим институтам. Ее научили говорить знаками? Правда, жена мне писала: «Она учится говорить, делает успехи». Но какой смысл, скажу я вам, что она научилась говорить знаками, если я их не понимаю и не умею делать? Как мы будем объясняться с моей бедной малюткой? Эти знаки хороши для немых, которые могут понять друг друга. Так как же обстоит дело?
Отец улыбнулся и ответил:
— Я ничего не хочу говорить вам, вы всё увидите сами. Идите же, идите, не отнимайте у нее больше ни одной минуты.
Мы вышли. Институт находился совсем близко. Пока мы шли по улице, садовник разговаривал со мной и делался всё более и более грустным:
— Ах, моя бедная Джиджа! Родиться с таким пороком, быть глухонемой! Подумать только, я ни разу не слышал от нее слова «отец», и она никогда не слышала от меня «доченька». Она ни разу в жизни не сказала и не услышала ни слова. И счастье еще, что нашёлся добрый синьор, который взял на себя расходы по институту. Но вот… до восьми лет ее не могли туда принять. Три года меня не было дома. Теперь ей уже одиннадцатый год. Она выросла, скажи-ка мне, за это время? Она довольна, счастлива?
— Сейчас увидите, сейчас увидите, — отвечал я ему, ускоряя шаги.
— Но где же этот институт? — спрашивал он. — Жена отвела туда дочку уже после моего отъезда. Мне кажется, что он должен быть где-то здесь.
Наконец мы пришли и сразу же поспешили в приемную. Навстречу нам вышел швейцар.
— Я отец Джиджи Воджи, — сказал садовник, — скорей… скорей… мою дочь…
— У них как раз перемена, — ответил швейцар, — я сейчас доложу учительнице, — и он исчез.
Джорджо не мог больше ни говорить, ни стоять на месте; он рассматривал картины на стенах, ничего на них не видя.
Дверь отворилась, и вошла учительница, одетая в черное, ведя за руку девочку.
Одно мгновение отец и дочь смотрели друг на друга, потом с криком бросились друг другу в объятия.
Девочка, одетая в полосатое, белое с розовым, платье и серый передник, была выше меня ростом. Она плакала и обнимала своего отца обеими руками за шею. Потом садовник немного отстранил ее от себя и оглядел с ног до головы. Глаза его блестели, и он дышал тяжело, как после долгого бега. Наконец он воскликнул:
— Как же она выросла! Какая она стала красивая! Ах ты моя милая, несчастная Джиджа! Моя немуша! Это вы, синьора, ее учительница? Прикажите-ка ей, пусть она мне что-нибудь скажет своими знаками, может быть я хоть кое-что разберу, а потом научусь понемножку понимать ее как следует. Пусть она мне что-нибудь объяснит по-своему.
Учительница улыбнулась и тихо спросила у девочки:
— Кто это за тобой приехал?
И тогда девочка, каким-то хриплым, странным и однообразным голосом, как иностранец, который впервые заговорил на нашем языке, но совершенно отчетливо, улыбаясь произнесла:
— Э-то мой о-тец.
Садовник отскочил назад и закричал, как безумный:
— Она говорит! Да как же так, как же это? Говорит? Ты говоришь, доченька, говоришь? Скажи-ка, ты вправду говоришь? — И он опять обнял ее и три раза поцеловал в лоб. — Так, значит, ее не знаками научили говорить, синьора учительница, не пальцами? Да как же это так?
— Нет, синьор Воджи, — ответила учительница, — не знаками. Это уже устаревший метод. Теперь мы учим их по новому, звуковому методу. Разве вы этого не знали?
— Нет, я ничего не знал, — отвечал пораженный садовник. — Меня три года не было в Италии. Мне, правда, писали об этом, да я не понял, ведь у меня всё равно что деревянная башка. Ах, доченька моя, так ты, значит, меня понимаешь, ты слышишь меня? Отвечай-ка мне, ты слышишь, ты слышишь, что я говорю?