Вскоре закончилось лето, и с средины сентября нам пришлось вновь приняться за хождение в университет. Часы прихода и ухода из дому у нас с К. опять стали не совпадать, согласуясь с расписанием дня каждого. Три раза в неделю я приходил домой после К, но я никогда уж больше не замечал в его комнате девушки. Он, как всегда, вскидывал на меня взор и говорил, как по заказу:
— А, это ты?
Моё ответное приветствие бывало также механическим и не имело особого значения.
Кажется, это было в средних числах октября. Случилось, что, проспав утром, я поспешил в университет в кимоно, не успев надеть форму. Мне было некогда даже тратить время на зашнурование ботинок, и я выбежал, едва сунув свои ноги в гэта. По расписанию лекций этого дня я должен был притти домой раньше К. Вернувшись домой, я с этим предположением с шумом отодвинул входную дверь. И вот в комнате К., где по-моему, его не должно было ещё быть, послышался его голос. Вместе с этим в моих ушах отозвался и смех девушки. Мне не нужно было, как обычно, снимать долго обувь, поэтому сразу же войдя в переднюю, я раздвинул перегородку, отделявшую комнату К. Он, по обыкновению, сидел у своего столика. Однако девушки здесь уже не было. Я почти мог видеть вслед её фигуру, исчезавшую из его комнаты. Я спросил у К., почему это он так рано вернулся. Тот ответил, что почувствовал себя нехорошо и решил пропустить лекции. Когда я вошёл к себе в комнату и уселся, явилась девушка и принесла мне чай. В этот момент она только обратилась ко мне с приветствием. Я был не из таких мужчин, которые могли бы тут со смехом спросить её, почему это она только что так убежала. Я мог только быть в душе этим несколько обеспокоен. Девушка сейчас же встала и прошла по галлерее к себе. Но перед комнатой К., она остановилась и, не заходя внутрь, обменялась с ним двумя-тремя словами. Похоже было на то, что это было продолжением прежнего разговора, и мне, не слышавшему начала, всё было непонятно.
После этого поведение девушки постепенно приняло свой обычный характер. Даже тогда, когда мы оба с К. были дома, она часто подходила по галлерее к комнате К. и окликала его. А то и заходила внутрь и оставалась там довольно долго. Само собой, ей приходилось приносить ему газету или бельё от прачки, и такие отношения были вполне естественны для людей, живущих в одном доме; однако мне, стремящемуся овладеть девушкой нераздельно, это всё казалось превосходящим границы естественного. Бывало даже так, что мне казалось, будто она нарочно избегает моей комнаты, а заходит только к К. Вы спросите меня, почему же я не попросил К. покинуть этот дом? Но тогда не была бы достигнута та основная цель, ради которой я насильно притащил его сюда. Я не мог этого сделать.
Это случилось в ноябре, в дождливый холодный день. В промокшем пальто я, как всегда, по узкой дорожке взобрался на подъём и дошёл до своего дома. В комнате К. никого не было, но в его хибати ещё продолжали излучать своё тепло тлеющие угольки. Мне хотелось поскорей согреть руки над огоньком, и я поспешно раскрыл двери в свою комнату. Но в моём хибати был один только холодный белый пепел и не виднелось и следов огонька. Мне сразу стало не по себе. Вошла хозяйка, услышавшая мои шаги. Видя меня, стоящего безмолвно посреди комнаты, она сочувственно сняла с меня мокрое пальто и помогла одеться в кимоно. Услыхав, что мне холодно, она сейчас же принесла из соседней комнаты хибати К. Я спросил у ней:
— Что, К. уже вернулся домой?
Она ответила, что вернулся, но опять вышел. По расписанию этого дня К. должен был притти домой позже меня.
„Что за причина?“ — подумал я. Хозяйка же заметила:
— По всей вероятности, какие-нибудь дела.
Некоторое время я посидел у себя и почитал книгу. В доме царила полная тишина, и не было слышно ничьих голосов. Меня всего пронизало ощущение холода и начавшейся зимы. Сейчас же закрыв книгу, я встал со своего места. Мне вдруг захотелось выйти на шумную улицу. Дождь как будто перестал, но небо всё ещё было покрыто словно холодным свинцом. Захватив на плечи на всякий случай зонт, я сошёл вниз со спуска позади арсенала. Это было тогда, когда переустройство улиц ещё произведено не было и откос спуска был гораздо более крутой, чем теперь. Дорожка была узенькая и не шла такой прямой линией. Кроме того, при спуске в долину весь юг был загромождён высокими зданиями и из-за плохого состояния водостоков улица была полна грязи. Особенно плохо было за узеньким каменным мостиком при выходе на улицу Янаги-тё. Там было трудно пройти даже в высоких гэта или в сапогах. Всем приходилось брести по узенькой длинной дорожке по середине улицы. Ширина её была не более одного-двух футов, и итти по ней было всё равно, что пройти по поясу, разостланному по улице. Прохожие гуськом брели по этой дорожке.
На этой узенькой тропинке я столкнулся с К. Глядя на грязь, по которой я шлёпал, я совершенно не заметил его до тех пор, пока не столкнулся с ним лицом к лицу. Я почувствовал, что мне что-то заграждает путь, и, подняв глаза, я только тогда увидал его.
— Ты откуда? — спросил я его.
— Дела были, — ответил он всего только. Ответ его дан был его обычным тоном. Мы с К. разошлись на этой узенькой тропинке. Тут вслед за ним показалась молодая девушка. По своей близорукости я не сразу узнал её, а только когда я, пропустив К., взглянул в лицо этой девушки, — увидал, что это она, дочь нашей хозяйки. Я был немало изумлён этим. Девушка слегка покраснела и поздоровалась со мною. В те времена причёска у молодых девушек была не та, что теперь: спереди ничего не нависало, а посредине головы волосы скручивались змеиным узлом. Я в недоумении смотрел на голову девушки, но в следующее же мгновение обратил внимание на то, что кому-нибудь из нас нужно уступить дорогу. Я решительно вступил одной ногой в грязь. И разыскав сравнительно проходимое место, пропустил девушку. Вслед за этим я вышел на Янаги-тё и не знал, куда мне итти дальше. Состояние духа у меня было таково, что мне всё казалось неинтересным. Не обращая внимания на брызги, я с отчаянием брёл по грязи. И сейчас же повернул домой.
Обратившись к К., я спросил его, ходил ли он вместе с дочерью хозяйки. Он ответил, что нет. Он объяснил мне, что случайно встретился с ней на улице Масаго-тё и потом они вместе пошли домой. Я должен был прекратить дальнейшие расспросы. Однако во время еды мне захотелось спросить о том же и девушку. Та в ответ рассмеялась своим неприятным мне в этих случаях смехом и в конце концов предложила мне, чтобы я отгадал, куда она ходила. Тогда я ещё был очень раздражительным, и такое легкомысленное обращение со стороны молодой девушки меня рассердило. Однако, из всех сидящих за столом заметила это одна хозяйка. К. был невозмутим. Что же касается девушки, то мне было неясно: понимает ли она и делает так нарочно или поступает так в невинности своей, ничего не зная? Для молоденькой девушки дочь хозяйки была очень рассудительной, но в ней были те неприятные мне черты, которые свойственны всем молодым девушкам вообще. Эти неприятные черты впервые бросились мне в глаза, когда к нам переселился К. Нужно ли это было приписать моей ревности к К., или же это следовало рассматривать как особую тактику девушки по отношению ко мне — я немного затруднялся в решении этого вопроса. Я и сейчас нисколько не хочу скрывать свою ревность к К. Как я говорил уже не раз, я прекрасно сознавал, что за моей любовью стоит именно это чувство. Даже со стороны глядя, можно было увидеть, как стремилось поднять свою голову это чувство при самом малейшем пустяке. Лишнее ли оно? Или же ревность — вторая половина любви? После женитьбы я стал замечать, как чувство это постепенно ослабевало. Но зато любовь никоим образом не могла достичь своей начальной силы.