Серванас смотрел сквозь решетку исповедальни на замотанную в черный платок женщину, которая всю жизнь отдала земле, пахоте, которая постарела раньше времени на нещадном летнем солнце, и которая внезапно лишилась своего простого семейного счастья. Ему стало ее жаль, но понимал, что ничем старухе не поможет.
— Я теряю веру в Господа. Если он есть, то как позволил нечистой силе забрать мою Ингрид?
— Почему вы считаете, что дело в нечистой силе? Что вы имеете в виду?
— Ох, святой отец, все это знают. Просто не говорят. Все старожилы, да и молодежь тоже понимают, что истинный хозяин Черного леса и Лазурного озера — водяной.
Глаза старухи и Серванаса встретились. Никогда еще он не видел на чужом лице столько боли. Серванас опешил, не знал, что ей ответить. Но то, что крестьянка начала говорить про водяного, его не удивило. Ему и не такие небылицы тут рассказывали.
— Я долго думала, — продолжила старуха, — почему именно Ингрид, почему ее притянуло к Черному лесу. И потом, когда увидела этого неотесанного и жуткого парня Густава, который поселился на окраине деревни, который ходил и хвастался всем, что убил в лесу русалку, и показывал всем ее хвост, то все сложилось в моей голове, святой отец.
— Что же у вас сложилось? — у Серванаса перехватило дыхание. Он почувствовал себя ребенком, которому бабушка рассказывает интересную сказку. По сути, так оно и было.
— Водяной забрал себе мою Ингрид, потому что Густав убил его жену.
Сердце у Серванаса отлегло. Он ждал более жестокой и кровавой развязки. А тут какие-то глупые любовные истории, хотя чего еще он ждал от убитой горем старухи?
— Так если вашу дочь забрал водяной, значит, она может быть жива?
— Я тоже на это надеюсь. Он забрал ее во время обряда на празднике Святого Урожая, околдовал ее, и она вернулась потом сама к нему. Я часто представляю, что водяной обратил ее в русалку, и они вместе живут в Лазурном озере, просто прячутся ото всех. Пускай хотя бы так, пускай холодной русалкой, но она будет жива. Мне этого достаточно для счастья.
Старуха опять уронила голову и заплакала. Серванас пытался вспомнить, с чего началась их исповедь.
— Послушайте, Господь всех любит одинаково. Я уверен, что он не допустил бы для Ингрид плохого конца. Даже если там замешана какая-то нечистая сила, то справедливость обязательно восторжествует, и ваш водяной исчезнет в пучинах ада, и больше никого не побеспокоит.
Серванас был доволен собой, что смог выдать такую приободряющую речь, причем сам, не обращаясь к писанию. Он уже ждал от старухи слов благодарности, и чтобы она, наконец, ушла, а монах мог вернуться к себе в келью, чтобы поесть и отдохнуть. Но вдруг послушник снова встретился взглядом со старухой. Она удивленно смотрела на Серванаса. Зрачки ее расширились, а губы слегла подрагивали, будто бы монах только что сказал настолько крамольную, ужасную вещь, что у старухи не находится слов, чтобы выразить свое возмущение.
— Что вы такое говорите?! — вдруг вскочила она, и если бы не решетка, разделяющая священника и прихожанина в маленькой исповедальне, то набросилась бы на бедного юношу с кулаками. — Что значит «исчезнет в пучинах ада»?! Водяной — истинный хозяин наших земель! Только благодаря ему у нас такие урожаи, в лесу растет столько грибов и ягод, а наш скот уже много лет ничем не болеет. Мне жаль мою дочь, у меня сердце разрывается, когда я вспоминаю, как она убежала ночью в Черный лес. Мне обидно, что водяной выбрал именно ее, а не какую-то другую, чужую, девицу. Но не смейте так говорить о хозяине леса! Он может услышать вас, и тогда — неминуемая кара!
Ошарашенный Серванас отодвинулся на краешек лавки, подальше от безумной старухи. Будь он посмелее, то высказался бы в ответ, что церковь не одобряет язычество, а за такие оскорбительные выражения в адрес служителя монашеского ордена можно и запретить впредь являться в часовню. Но Серванас не догадался это сказать, лишь потом, перед сном, лежа у себя в келье, он смог придумать, как нужно было поставить на место эту женщину. Обидно, когда правильные слова не приходят на ум вовремя. В следующий раз он будет мудрее. Что же касается старухи, то, выругавшись, она схватила свои пожитки и ушла. Зачем она приходила, Серванас так и не понял. Раз ей нужна милость и помощь нечисти, то пусть и тащится к своему водяному, где бы они ни был.
Той ночью монах долго думал о последней исповеди, в глубине души он радовался, что принял постриг, что у него никогда не будет подобных неразрешимых проблем с женой и детьми, не нужно будет за них переживать и страдать от потери. Потом он размышлял о таинственном водяном. Понятно, что это просто местная древняя легенда, корни которой уходят в далекое прошлое. Интересно, сколько этому водяному лет? Умеет ли считать, писать? А водяной сам знает, что он хозяин леса? Кто дал ему такой титул? Есть ли у него семья? Если была жена, значит, и дети могут быть. А как он вообще выглядит? У него есть руки-ноги, или он похож на огромную рыбу в человеческий рост? Полуспящий разум Серванаса рисовал ему какие-то жуткие и смешные фантазии, где он видел форель с человеческой головой, видел себя на рыбалке, и как к нему на крючок попалась русалка, потом ему снилось, что он копает червей для клева, которые у него отбирала старуха, мать Ингрид, а потом он пытался пожарить на огне ту форель с человеческой головой, но она извивалась и выпрыгивала у него из рук. Серванас ругался и топал ногами от злости. Как хотелось поесть жареной форели!