Мари резко распахнула глаза, испуганно посмотрела вверх – и обнаружила, что этот мужчина действительно здесь.
Мужчина расхохотался и что-то ей сказал.
Она все еще ничего не понимала, но теперь ей стало ясно почему: он говорил по-бретонски. Она узнала этот язык, хотя сама им не владела. В Шаландри даже крестьяне говорили по-французски.
Мужчина сказал что-то еще и протянул ей руку, чтобы помочь встать.
Мари села, глядя на протянутую руку, на самого мужчину, а потом на двух его спутников, которые стояли чуть в стороне, опираясь на свои короткие луки, и ухмылялись. Это были грубые, довольно молодые мужчины, одетые в старые куртки и штаны, залатанные кусками шкуры из ее сна. На том, что стоял ближе всех, действительно был плащ из волчьей шкуры, но она оказалась старой, облезшей, плохо обработанной. Мари вернулась в реальность, ослабев от чувства облегчения. Это всего лишь дровосеки или свинопасы, простые крестьяне, оказавшиеся в лесу по своей надобности. Она увидела их сквозь сон, и Волчья Шкура слился с тем волком, которого она видела в кошмаре. Но облегчение тут же сменилось тревогой: она спала, но сколько?
Мари посмотрела на небо и увидела, что солнце уже стоит низко и его лучи косо падают сквозь листву. Она вскочила, но неуверенно закачалась на босых ногах.
– Мне очень жаль, любезный, я не говорю по-бретонски, – сказала она человеку в волчьей шкуре. – Но если ты поможешь мне выйти из леса до вечера, я буду благодарна.
Один из двух дровосеков рассмеялся и что-то сказал. Волчья Шкура пожал плечами и ответил ему. Он поймал Мари за рукав.
– Нан галлек, – сказал он и снова ухмыльнулся.
Это она поняла: «Нет французского». Она брезгливо высвободила свою руку – его пальцы и одежда были ужасно грязными.
– Я хочу выйти из леса, – медленно повторила она, а потом указала рукой сначала на деревья вокруг них, а потом на восток. – Выйти отсюда. Лес Броселианд – нет, нан. – Она потянулась к кошелю, висевшему у нее на поясе. – Вот, – сказала она, достав оттуда монету, – Я заплачу тебе за труд.
Волчья Шкура присвистнул и взял монету. Тот, который смеялся, сказал еще что-то – пошутил, потому что они все засмеялись. К ее ужасу, Волчья Шкура протянул руку и схватил ее кошель, подвешенный к поясу. Мари удержала его рукой.
– Нет! – сердито воскликнула она. – Сначала отведите меня в монастырь Святого Михаила. Там вы сможете получить все деньги, какие у меня есть.
– Монастырь! – повторил Шутник. – И-эх, религез!
Он произнес очередную шутку, которую остальные двое сочли еще более смешной.
Волчья Шкура схватил руку Мари и решительно оттянул ее от кошеля. Она сердито запротестовала и стукнула его по руке. Тем временем Шутник зашел ей за спину, поймал одну руку, потом вторую – и завел их ей за спину. Боль была потрясающей. Волчья Шкура хладнокровно развязал ее пояс, снял с него кошель и с удовольствием взвесил на ладони.
– Вор! – крикнула Мари с гневным изумлением.
С ней никогда не случалось ничего такого, что приготовило бы ее к грубому лесному разбою. Она стала вырывать руки, и Шутник резко завел их вверх, усмирив ее новой вспышкой боли. Она застыла на месте, моргая и давясь негодованием. Что ей делать без денег? Как она теперь попадет домой?
Третий дровосек – она мысленно назвала его Богач – подставил ладони, и Волчья Шкура высыпал в них содержимое ее кошеля. Он взвесил монеты, перебрал их и что-то сказал – видимо, назвал сумму. Остальные двое удовлетворенно хмыкнули. Шутник показал на Мари и снова пошутил. На этот раз Волчья Шкура не рассмеялся. Он только улыбнулся, что-то дружелюбно сказал Мари и ущипнул ее за щеку. Его жизнерадостность была еще хуже его воровства, и Мари могла только молча сверкать глазами. Волчья Шкура добавил еще что-то, а потом развязал ее головную повязку и стянул с нее. Он погладил заплетенные в косы волосы, медленно провел пальцами по щеке и шее, а потом улыбнулся.
– Кер, – проговорил он почти ласково.
Только теперь Мари поняла, что ей нужно бояться чего-то похуже грабежа. Она отпрянула, ужасаясь и не веря происходящему, а потом ахнула, когда ее движение отозвалось болью в руках.
– Нет! – сказала она, отчаянно мотая головой. – Нан. Нет, вы не понимаете. Я – аристократка, благородия послушница. Моя семья заплатит за меня выкуп!
Говоря это, она вдруг поняла, что даже если бы это их заинтересовало, она не похожа на знатную даму. Конечно, она одета по-монастырски, но в ее одежде нет ничего необычного: любая женщина могла бы надеть простое черное платье и белую головную повязку. И если уж на то пошло, для того чтобы жить в монастыре, не обязательно иметь призвание свыше. То, что ее платье сшито из хорошей материи, не слишком заметно: оно покрыто кусочками коры и мха и подоткнуто над босыми ногами. Эти мужчины наверняка принимают ее за крестьяночку, возможно – за послушницу, которая убежала отдохнуть, а теперь хочет вернуться на работу. Они нашли ее одну в лесу. Она явно не пасет свиней, не ломает хворост, не собирает травы – не делает никакой черной работы. Й если трое грубых здоровых молодых мужчин наткнутся в пустынном месте на отбившуюся от рук бесчестную девчонку, то чего от них можно ждать?
Волчья Шкура сжал ее голову обеими руками и жадно поцеловал. У него изо рта воняло, язык был склизким. Она с ошеломляющей ясностью вспомнила смертное ложе матери и холодную слизь на коже своей мертвой новорожденной сестренки. И как только он оторвал от нее свой рот, она завопила как можно громче.
Он удивился. Он дал ей пощечину и сказал что-то – раздраженно и нетерпеливо. Она снова закричала, и он зажал ей рот ладонью. В этот момент ярость, которую она испытывала с того мгновения, как он схватил ее кошель, перешла все границы. Как смеет этот грязный увалень обращаться с ней, как со шлюхой? Она выпрямила руки, насколько смогла, откинулась назад, чуть не сбив Шутника с ног, и лягнула Волчью Шкуру босой ногой. Она с силой ударила его по бедру. Он крикнул и снова отвесил ей оплеуху – на этот раз такую мощную, что Мари закричала от боли. Волчья Шкура схватил ее за плечи и встряхнул.
– Нет! – закричала она, разъярившись настолько, что в ней не осталось даже места для страха. – Нет! Даже такая глупая деревенщина, как ты, уж столько-то по-французски должна понимать! Ты, вонючее животное! Нет! Нет!
Богач оттолкнул Волчью Шкуру и попытался заглушить ее крики новым поцелуем. Мари изо всей силы прикусила его язык, и он отскочил, выплевывая кровь. Все трое начали возмущенно ругаться, словно она намеренно их дразнила, разжигала в них похоть сначала своим появлением у них на пути, а теперь отказом эту похоть удовлетворить. Шутник вывернул ей руки, а Богач ударил ее кулаком в живот. Она не в состоянии была защититься и обвисла, борясь с позывами рвоты. Волчья Шкура оттолкнул Богача и схватил ее. Он впился пальцами ей в ягодицы и притиснул к себе, раскачивая свои бедра вперед и назад. Он снова начал ухмыляться. Она глотнула воздуха и закричала еще громче, пытаясь высвободиться. Шутник раздраженно прикрикнул на нее. Казалось, его тон говорил: «Кончай глупить, приступай к делу». Происходящее казалось ей нереальным – кошмаром. Такого не могло произойти с ней – оберегаемой девушкой из благородной семьи, ученой девушкой, которой хотелось стать монахиней. «Нет!» – снова крикнула она, отчаянно мотая головой. Она яростно лягала Шутника, пытаясь вырваться, но он зацепил ее лодыжки ногой и повалил на траву на бок. Он сказал еще что-то. Богач рассмеялся. Волчья Шкура кивнул, встал над ней на колени и начал снимать с нее платье с такой же обстоятельностью, с какой украл ее деньги. Богач задрал ей подол и уселся на ее ноги, прижав их к земле. Тогда остальные двое ненадолго перестали выкручивать ей руки, чтобы стянуть с нее платье. Она снова закричала: «Нет! Нет! Нет!» Но единственным результатом ее криков стало то, что Волчья Шкура заткнул ей рот ее головной повязкой. Богач задрал льняную рубашку ей до бедер, а Шутник подхватил ее и стянул через голову. Рубашка была узкой, а он не стал возиться с завязками. Когда он потащил подол вверх, рубашка зацепилась ей за подбородок, заставив вывернуть голову. Ее руки в узких льняных рукавах он вытянул ей за голову. С прижатыми руками и ногами, вспоротая, словно кролик, с которого снимают шкурку, она с тоскливым ужасом услышала, как все трое хохочут.