В конце концов Эон пожалел обо всех, даже о Ритгене маб Энкаре, которого задушил. Он сбросил всю пелену насилия и греха, которая его окутывала, и Жюдикель отпустил ему грехи и соборовал. А потом он освятил хлеб и вино и дал мужчине и женщине пасхальное причастие. Когда все было совершено, Эон заснул, улыбаясь по-детски умиротворенно.
– Что ты теперь будешь делать? – спросил Жюдикель у женщины, убирая в сумку миро и вино.
– Останусь здесь, пока он не отойдет, – просто ответила она. – А потом вернусь домой.
– Зайди ко мне, если тебе понадобится еда, – предложил он ей. – Раз у тебя дитя, тебе нужны силы. А когда он отойдет, скажи мне, и я помогу его похоронить.
– Думаю, теперь уже скоро, – сказала она, глядя на Эона. – Он боялся ада, а теперь у него будет хорошая смерть. – Она перевела на Жюдикеля глаза, в которых блестели слезы, а потом поймала его руку и наклонилась к ней. – Спасибо вам, святой отец, – прошептала она. – Да вознаградит вас Господь! Вы его спасли!
– Нет, – возразил он, – это ты его спасла.
На обратном пути он шел медленно, чувствуя, как вокруг него в темноте дышит лес. Случившееся казалось ему даром от Бога, оправданием отшельнической жизни – и он был глубоко счастлив.
Он вернулся к себе в келью, задул фонарь и мирно заснул.
Герцог Хоэл выехал из Ренна двадцать шестого апреля и прибыл в Париж десятого мая. Они ехали не спеша: не гнали лошадей, останавливались в монастырских гостиницах или замках друзей, осматривали интересные места и участвовали во всех предлагаемых увеселениях. Мари все было в новинку и все радовало. Стояла последняя весна старого века, и жизнь была прекрасна. Вдоль всего их пути на полях либо шли работы, либо уже появлялись зеленые стрелки пшеницы. Лошади налегали на плуги, овцы паслись на лугах, свиньи – в зеленеющих рощах, а мужчины и женщины прекращали работу, и дети выбегали на дорогу, чтобы посмотреть, как проезжает герцог Бретонский. Где бы они ни останавливались, усердно трудились каменщики: воздвигались новые замки, в монастырях строились новые храмы, чуть ли не в каждом городе вырастали церкви. Весь мир наливался жизнью, словно весенняя листва.
Хоэл был намерен произвести при дворе хорошее впечатление, так что захватил всех придворных рыцарей, а также еще двадцать тех, кому подошло время ему послужить. Его сопровождали также трубачи, музыканты, герольд, священник, врач и писец. К немалому сожалению Мари, остальные служащие, в том числе и Тьер, остались дома. Авуаз, помимо Мари, взяла еще дюжину дам, и за герцогским отрядом следовали еще примерно шестьдесят слуг, а также вьючные мулы, лошади; были там и охотничьи собаки с ястребами. Мирри и большую часть лучших охотничьих собак с собой не взяли: время серьезной охоты с гончими было еще далеко. Однако Изенгрима взяли – в новом ошейнике с серебряными заклепками, – также как нескольких любимых алаунтов и борзых, ради их внушительного вида.
Изенгрим был очень рад, что охотничьих собак оставили дома. У Мирри началась течка, и ее острый влекущий запах был ему почти невыносим. Мысль о совокуплении с собакой и рождении щенков, которые могут обладать частицей человеческой души, была невыразимо чудовищной. Так что дорога в Париж стала для него огромным облегчением.
Сам Париж, куда они приехали днем, оказался ненамного больше Нанта. Они миновали огромное аббатство Сен-Жермен и поехали мимо зеленеющих виноградников вдоль левого берега Сены. За широкой коричневой рекой лежал остров Сите, и прозрачный весенний воздух над ним был запятнан дымом от множества очагов. Миновав мост Сен-Мишель, они въехали в городские ворота, в вонь нечистот и гниющих овощей. Большинство парижан жили на острове, хотя некоторые уже переехали в менее людный речной порт на правом берегу. Здесь, в центре старого города, дома лепились один к другому, а шум и грязь намного превосходили рейнские. Улица служила главным рынком города. Уличные торговцы расхваливали свои товары, покупатели торговались с ними, и все начинали сыпать ругательствами, когда рыцари герцога расчищали ему дорогу. Собаки герцога облаивали кошек, разгуливающих по узким проулкам, а городские псы облаивали герцогского волка. Они поспешно проехали через эту суматоху, повернули налево – и наконец оказались у дворца короля Франции Филиппа, где их уже ждали и гостеприимно встретили.
Бретонцы приложили немало усилий, чтобы блеснуть великолепием. Этим утром собак и волка вымыли и вычесали так, что мех мягкими складками падал им на шеи. Лошадей обиходили так, что каждый волосок лоснился, а копыта намазали смесью растительного масла и угля (хотя большая часть стерлась в уличной грязи). Все пятьдесят рыцарей Хоэла чистили и полировали свои доспехи, пока, по словам их сеньора, они не начали сверкать, как свежие сардины.
Сам герцог был облачен в новый алый камзол, отделанный горностаем и стянутый поясом с золотым шитьем. Герцогиня была еще великолепнее в темно-бордовом шелке, сверкавшем драгоценными камнями. Зеленое с золотом платье Мари рядом с их одеяниями казалось скромным. Они въехали в ворота дворца под звуки труб и оказались на мощеном дворе. Пятьдесят рыцарей разъехались веером, звеня копытами по булыжникам, а потом быстро спешились, загремев доспехами, и встали на колени. Герцог слез со своего белого скакуна. Мари решила, что более великолепного зрелища она еще не видела.
Однако великолепие Хоэла не произвело особого впечатления на королевский двор. Пусть Филипп и был толстым стариком и считался слабым правителем, тем не менее все самые знатные люди Франции время от времени находили нужным его навестить. Что такое был Хоэл по сравнению со сказочно богатым графом Фландрии, или могущественными герцогами Анжу и Нормандии, или высокообразованным герцогом Вильгельмом Аквитанским? Бретань была одной из самых бедных окраинных частей королевства и не представляла большого интереса для парижан. Сенешаль короля, лорд Ги де Рошфор, который вышел во двор, чтобы приветствовать гостей, только вежливо улыбнулся этой демонстрации и дал знак слугам вести коней бретонцев в конюшни.
А вот Изенгрим впечатление произвел: волк был гораздо более редким гостем, чем герцог. Когда Хоэл явился в большой зал короля с волком на малиновом шелковом поводке, придворные, сидевшие на скамьях, начали толкать друг друга локтями и перешептываться. Даже король Филипп, человек хитрый и ленивый, редко хоть чем-то интересовавшийся, выпрямился на своем месте за главным столом, поправил горностаевую мантию и рыгнул.
Хоэл преклонил колено, приветствуя сюзерена. Король поднял его на ноги, довольно небрежно поцеловал в обе щеки и спросил:
– Это действительно волк?
– Да, милорд, – подтвердил Хоэл с глубоким удовлетворением и похлопал Изенгрима по загривку.
Изенгрим лизнул ему руку.
– Э! – сказал Филипп с сомнением. – Он выглядит совсем ручным.
– Он очень хорошо воспитанный зверь, милорд, и гораздо умнее собак. Изенгрим! Поклонись своему королю.
Изенгрима научили этому трюку в пути. Он сделал шаг вперед, опустил голову и передние лапы на землю, вытянув хвост в струнку, и прикоснулся носом к королевской туфле. Филипп поспешно отодвинул ногу, а потом улыбнулся. Придворные захлопали в ладоши. Изенгрим снова выпрямился и вернулся на свое место рядом с герцогом.
– Очень почтительный зверь, – признал король. – Я всегда считал, что волки не в состоянии никого почитать. Ну-ну. Добро пожаловать в Париж, владетель Бретани.
Женщинам и знатным мужчинам из бретонского отряда отвели комнаты в северном крыле дворца. Рыцарям пришлось делить зал с людьми короля Филиппа и со своими собратьями, приехавшими с нормандским отрядом. Зал был достаточно велик, чтобы вместить их всех. Он был сравнительно новым: его, как и весь дворец, перестроил дед короля Филиппа, Роберт Благочестивый. Вечером там устроили пир в честь прибытия ко двору нормандцев и бретонцев.
В тот вечер, еще не успев войти в огромное помещение, Мари была поражена сладким, кружащим голову ароматом цветущего боярышника, А когда она следом за герцогиней прошла в низкую дверь, то увидела ослепительной белизны зал. Охапки свежесрезанного боярышника лежали на полу поверх камыша, столы были застелены выбеленным льном и уставлены серебряными солонками и блюдами. Вдоль всех стен стояли канделябры со множеством свечей, заливавших зал чистым мягким сиянием. Великолепные наряды придворных и гостей сверкали на фоне этой белизны роскошной радугой, словно они сошли со сказочных гобеленов, украшавших стены дворца. Мари снова показалось, будто она перенеслась в сказку или что она видит сон и скоро очнется от него в убогом монастыре Святого Михаила.