Людская река хлынула в каменное ущелье улицы. Над головами демонстрантов поплыли портреты, лозунги, диаграммы с цифрами выполнения плана.
Она двинулась вслед потоку, натыкаясь на людей и обходя их. На углу было выставлено оцепление, милиционер объяснил ей, что дальше идти нельзя.
Встав на обочине тротуара, она всматривалась в лица идущих. Хорошо бы встретить какого-нибудь знакомого, можно было бы присоединиться к чужой колонне. Пожалуй, зря она отказалась идти с родными. Нельзя в такой день оставаться одной.
От площади Маяковского двигались все новые и новые организации. Разряженные, яркие, как игрушки вятских кустарей, ремесленницы из железнодорожного училища окликнули двух бравых, подтянутых суворовцев, шагавших в соседней колонне, и щеки будущих командиров заалели ярче, чем канты их парадных мундиров. Какие молодые и счастливые!.. А вот плывет над толпой орлиное лицо Чкалова... Под собственным портретом идет прославленный каменщик столицы в обнимку с товарищами: он под хмельком и что-то поет, не слушая музыку.
Но чье это лицо, до боли знакомое, качаясь, приближается к ней? Привидится ведь такое. Она вытерла глаза платком, но лицо не исчезло... Да ведь это ж ее Генка, он!.. Она раскрыла рот, словно хотела глубоко вздохнуть.
Да, Генка, ошибки нет! Родное Генкино лицо в заломленной на затылок пилотке широко улыбается ей с портрета, который несут двое юношей в форме летного училища. Впереди образовался затор, колонна остановилась, и лицо Генки повернулось к ней, словцо и он узнал жену. Теперь можно рассмотреть каждую ресничку, каждую складочку его лица.
Прижимая руки ко рту, она смотрела на мужа. Курсанты пели песню о смелом орленке, взлетевшем выше тучи, а она, не слыша ничего, повторяла только:
— Генка мой!.. Генка!..
Колонна снова двинулась, портрет поравнялся с ней и стал удаляться. С обратной стороны полотна виднелись потеки краски; из-за них черты лица исказились. Нет, она должна еще хоть раз посмотреть на него. Это ее муж, ее не могут не пропустить.
Милиционер, уже несколько минут наблюдавший за молодой заплаканной женщиной, пропустил ее сквозь оцепление. Курсанты, несшие портрет, посторонились, когда она зашагала рядом с ними. Коснувшись рукой древка, женщина прошептала:
— Это мой... мой... — но так и не могла закончить фразу.
Ничего и не надо было объяснять. Только идти вот так, в ногу со всеми, держа древко, согревшееся от руки товарища, который уступил ей свое место. Только знать, что Генку не забыли, что и он идет в общем строю, поднимаясь над колонной, как знамя.
ВСТРЕЧА В БИБЛИОТЕКЕ Рассказ в письмах
«Читателю абонементный № 789.
Товарищ читатель, нельзя же так! Если Вам хочется поспорить с автором произведения, покритиковать его работу, напишите ему. Адрес редакции, кажется, указан на обложке журнала. Поверьте, это будет куда остроумнее, да и целесообразнее, чем украшать страницы мнимо значительными междометиями и загадочными вопросительными знаками.
Надо бы пожаловаться на Вас заведующему залом, да ладно уж, пользуйтесь моей добротой. Только не скачите впредь по страницам, ибо «так скакать неопрятно — от вас по журналам пятна».
А.»«Уважаемый товарищ А.!
Дежурная библиотекарша передала мне Вашу записку. Отвечаю тем же способом — через нее. Не могу принять усеченную цитату из Маяковского на свой счет, но основной Ваш упрек принимаю. Все дело в моей проклятой рассеянности. Я привык читать книгу с карандашом и обычно по прочтении, сделав нужные выписки, стираю пометки. На сей раз выписывать было решительно нечего, и я забыл стереть свои пометки на полях. Спасибо за то, что Вы проделали эту работу! Вы, очевидно, тоже студент и представляете себе, каково было бы лишиться права посещать библиотеку перед самой зачетной сессией. Библиотечные работники такие формалисты!..
Спорить с Кириченко и критиковать его сентиментальную повесть нет, признаться, ни времени, ни желания. Не верю я в эту маленькую Аню — санитарку по прозвищу «Мышка» (!). Не верю в ее трехгодичные поиски любимого, не верю в финальную встречу с ним — обожженным, не узнающим героиню — в госпитале. На войне все было проще и правдивей.
Если Вы проходили теорию литературы, то знаете, что все компоненты произведения, вся образная ткань его должны «работать» на главную идею вещи. Вяжется ли внешний образ этой Мышки с ее возвышенной любовью, с ее неслыханными подвигами?
Кажется, Горький говорил: «Красивые — смелы». Вы, конечно, любите образ Зои. Даже на фотографиях, сделанных ее палачами (помните снимки, найденные у эсэсовского офицера?), Зоя похожа на античную скульптуру. Кем может быть эта Аня-Мышка сейчас? Санитаркой в клинике, продавщицей в аптеке, мужней женой... А Зою, останься она жива, легко представить себе и депутатом, и крупным комсомольским работником, и редактором какого-нибудь журнала.