К больной началось настоящее паломничество. Таня знала, что ее любят друзья, но так приятно было воочию видеть их живое участие к ней, слушать рассказы о событиях в Доме культуры и в районе. Навестил ее и секретарь райкома комсомола, с которым до сих пор Таня встречалась лишь на собраниях. Он сказал, что райисполком ходатайствует о награждении Тани медалью «За спасение утопающих». А как плакала, целуя ее руки, молодая мать спасенного малыша! Подумать только, у мальчика даже насморка не было после опасного купания.
Лишь один человек, самый нужный, перестал интересоваться ею, хотя Таня написала ему, едва только смогла держать в руках карандаш. И каждый раз, когда в дверях палаты возникала фигура матери, во взгляде больной был безмолвный вопрос. Матери приходилось отмалчиваться или придумывать самые невероятные объяснения задержки с ответом.
— Уж не заболел ли Боря? — высказывала свои сомнения девушка. — Вчера я плохо видела его во сне.
Она потеряла аппетит, глаза ее запали, посещения друзей стали утомлять. Когда уходили подруги — веселые, пышущие здоровьем, жизнерадостные, — прикованной к постели Тане впору было криком кричать.
Боль была порою такой острой, что девушка теряла сознание. Однако все она переносила мужественно — без слов, без стона. Но стоило ей вспомнить о Борисе, как слезы подступали к глазам. Неужели разлюбил? Нет, она не могла об этом думать... Значит, с ним случилось что-то страшное. Но что?..
Доктор внимательно присматривался к Тане. Однажды он пригласил к себе в кабинет Веру Евстигнеевну.
— Состояние душевной депрессии у нашей больной усиливается, это мне очень не нравится. Что ее гнетет?
Учительница откровенно сказала, что она и раньше не очень-то верила в серьезность чувств молодого человека. А сейчас и того меньше...
— В любом случае, Вера Евстигнеевна, нужно написать ему, спросить обо всем напрямик. Если вам почему-либо неудобно сделать это, напишу я, дайте только адрес. В конце концов, я как лечащий врач не менее вас заинтересован в самочувствии своей пациентки.
Доктор написал в воинскую часть, и скоро на его имя пришло авиаписьмо. Техник-лейтенант Ф. Зайцев сообщал в нем, что Борис Клычков выполняет задание командования и находится в таких местах, откуда писать пока не может. Он жив и здоров. Воины летной части, узнав о подвиге Татьяны Павловой из «Боевого листка» (автор письма поместил о ней заметку с портретом, ведь она совершила настоящий подвиг — рискуя своей жизнью, спасла ребенка!), приветствуют ее и желают скорейшего и полного выздоровления. Если нужны какие-нибудь медикаменты, пусть доктор черкнет словечко: летчики из-под земли достанут все.
«Выше голову, Таня! — говорилось в короткой записке на имя больной. — Вспомните свое любимое выражение «счастье битвы», боритесь с болезнью, не поддавайтесь ей! Ешьте больше, слушайтесь врача, а наша товарищеская поддержка — всегда с вами».
Доктор оказался прав: дружеское, душевное письмо повлияло на больную самым благотворным образом. Впервые за последние дни щеки ее порозовели, лицо ожило, особенно глаза — в них даже былые смешинки пробегали.
Ее помнили, о ней думали! Правда, писал не сам Боря, но ведь этот Ф. Зайцев — его ближайший друг. Только почему, уезжая, Борис не известил ее? Не хотел, наверное, огорчать. Или это военная тайна... Где-то он теперь, когда вернется? Об этом мало говорится в письме, но по самому его тону видно: у Бори все в порядке!
За первым письмом пришло второе, третье. Будто и пустяк письмо. Листок исписанной бумажки. Но если этот листок прилетел из воинской части, где служит жених, если жених оказался таким заботливым... Сам не мог написать — не забыл попросить товарища. И товарищ какой хороший... Его письма стоили иных драгоценных лекарств.
Федор Зайцев не уставал расспрашивать Таню об ее самочувствии, передавал утешительные прогнозы военврача, у которого он консультировался о ходе ее болезни. Он всячески старался развеселить ее, словно она была малым ребенком.
Вот Федор написал, что перед его домом в скворечнике на березе живет веселое семейство. Скворчиха-мать и скворец-отец с утра до ночи летают по садам. Едва родители впархивают в свой домик с жуком или гусеницей в клюве, как из скворечника несется такой дружный писк, словно враз тронулись в путь-дорогу крохотные неподмазанные тележки. С каждым днем этот писк становится все громче, ожесточенней, будто колесики на тележках совсем разболтались, — скворчата подрастают.