Теплая рука хирурга пошлепывает ее по щеке. Акопян делает это не столько для того, чтобы подбодрить девушку, сколько для собственного успокоения.
— Довольно, выключить! — слышит Поля далекую-далекую команду и силится вспомнить, что она означает. — Эвакуировать с первой партией!..
Опять эвакуация... Куда же теперь?.. Шарика не забыть бы... Но он же с мамой, далеко, в Кузбассе... А кто сдергивает простыню? Кто несет ее по воздуху, мягко покачивая? Шумят вершины сосен, стучит медсанбатский движок... И что-то важное, самое главное, ускользает из сознания, растворяясь в глубоком сне.
Хирург Акопян, выйдя из палатки, чтобы глотнуть свежего воздуха, провожает глазами носилки с девушкой. Носилки вдвигают в санитарную машину; на нижних стеллажах лежит раненый сержант.
Затоптав папиросу, Сурен Георгиевич потуже натягивает на седеющие волосы белую шапочку — так автоматчик надвигает каску перед новой атакой. Нырнув под брезентовый полог палатки, он подходит к лежащему на операционном столе связисту, которым уже занялся его ассистент.
— Ну-с, что нас беспокоит, дорогой?
* * *Фронтовой госпиталь разместился в здании школы, окруженной старым, тенистым садом. В саду и дальше, в орешнике за ручьем, было царство птиц.
А птицы этим летом что-то уж очень распелись. Они ночевали в листве трех старых кленов перед домом, на утренней заре их беспечный щебет заполнял весь мир. Начнет одна, самая ранняя птаха, может быть старшина или дежурный по певческой роте, к ней подладятся остальные, и — пошел звон! Это птахи перед вылетом рассказывали раненым свои сны.
Вечерами, когда птицы слетались к ночевью, выздоравливающие занимали посты для наблюдения: кто мог — спускался в сад, кто не мог — добирался до окна, а кто и этого не в силах был сделать — слушал, лежа на кровати.
Слетались птицы все разом и поднимали такую возню, что старые клены трепетали зелеными ладошками.
Это зрелище стало любимым развлечением раненых.
В тот день, когда сержант Федор Иванов первый раз спустился в сад, опираясь на непривычные еще костыли, случилось многое.
Утреннее радио передало тревожную сводку Совинформбюро. Только и без нее раненые знали: на фронте плохо. Еле слышная с вечера артиллерийская канонада в районе Великих Лук, напоминавшая забаву полусонных великанов, которые перекатывали бочки с камнями, за ночь приблизилась. Казалось, великаны проснулись и, сердясь, стали кидаться своими бочками.
Заговорили о новой эвакуации и называли такую дальнюю точку, что заныла привычная ко всему солдатская душа.
И вот на вечерней заре, на красном закате, когда люди ждали птиц, в небе тошнотно заныл мотор нерусского самолета, и белыми стайками, кувыркаясь, слетели на землю листки:
«Советские Бойцы и Официры!
Германские Солдаты несут на своих Штыках вам Свободу...»
Загрохотали зенитки, небо закурчавилось барашковыми дымками разрывов. А что может раненый человек? Только и может, что крикнуть, грозя небу костылем:
— Сволочь! Будет тебе капут, погоди!
Не успели прозвонить к ужину, как случилось еще одно событие: санитарка Маша, разыскав в госпитальном саду сержанта Федора Иванова, подвела к нему девушку с большими, казавшимися испуганными глазами. Она была такая хрупкая рядом с веселой толстухой, на которой любой халат выглядел слишком узким.
— Знакомься, герой! Вот она — спасительница твоя, даже родня по крови.
— Маша! — укоризненно шепнула девушка.
Лишь вчера ходячие раненые донесли, что видели указку «хоз-во Акопяна» в селе за лесом. Это сообщение взбудоражило Федора, он решил при первой возможности проведать своих спасителей. Но санитарки пришли сами, было от чего разволноваться.
Сержант хотел встать с садовой скамейки, уронил костыль. Чтобы удержаться, неловко ухватился за Полино плечо.
— Простите, пожалуйста!
— За что? Да вы сядьте, сядьте, прошу вас! — Она была взволнована не меньше сержанта.
— Не знаю, что и сказать вам... — начал он, с радостным удивлением разглядывая девушку. Так и есть, она, та самая маленькая медсестра, на которую он как-то цыкнул у лесной опушки, увидя ее с подругой возле замаскированного окопа наблюдателей. И толстуха та самая. Поодиночке он, может быть, и не признал бы их, все девчата одинаковы в солдатских гимнастерках, а вместе узнал сразу: они такие непохожие. Он крикнул им тогда что-то злое: нашли, дескать, бульвар, где шляться... Интересно, узнали они его?