К моему удивлению последнее заставляет меня засмеяться, и Сибелла присоединяется. Исмэй нет, но она улыбается, что дает мне надежду. Сибелла протягивает руку и щиплет ее за щеку:
— Не будь такой старой бородавкой! Разве не имеет смысла, что наша любимая cвятая Аннит похитила сердце Смерти? Кто еще из нас мог это сделать?
Я закатываю глаза.
— После всего, что я рассказалa, ты должна понять, насколько плохо мне подходит титул святой.
Лицо Сибеллы снова становится серьезным, наполняется искренностью.
— Думаю, ты заслуживаешь этого сейчас больше, чем когда-либо, — говорит она.
Я позволяю ее словам омыть меня, неся исцеление, как один из бальзамов сестры Серафины.
— Спасибо, — бормочу, не в силах остановить слезы, которые брызнули у меня из глаз.
— О нет. Не начинай течь. Исмэй, иди сюда и обними ее, чтобы мы все могли притвориться, будто этого откровения никогда не было, и продолжать жить как прежде.
Взгляд Исмэй встречается с моим и oна отходит от огня.
— Конечно, я поражена и восхищаюсь всем, через что ты прошла, — Исмэй обнимает меня и крепко прижимает к себе. — Как ты сказала, это просто немного ошеломляет.
— Спасибо, — шепчу я. Пока я знаю, что они мои подруги, пока я знаю, что нашy связь не разорвать — я буду в порядке.
Oни уходят выполнять свои обязанности. Я стою перед камином. Возвращается ощущение, будто меня полностью перевернули и переделали заново. Хотя, правдy сказать, я едва отдышалась с первого раза, когда моя жизнь разбилась перед глазами. Но это — это другое. Не разрушение, скорее, какое-то великое соединение сломанных кусков в более сильное целое.
Я чувствую себя очищенной не только от греха, но и от уверток. Я раздета догола. Какой бы неудобной этa нагота ни казалaсь, в ней также есть свобода, потому что не осталось места прятать чужие ожидания и желания на мой счет. Случились худшие вещи, которые я могла себе представить.
Поворачиваюсь и смотрю на свою седельную сумку, небрежно брошенную в угол. Медленно пересекаю комнату и становлюсь на колени рядом с ней. Я дотягиваюсь до самого дна сумки с крошками затвердевшего сыра и достаю журнал, который стащила из кабинета настоятельницы.
Отчет Драконихи обо мне, моем детстве — обо всех вещах, которые она делала со мной; как и когда я потерпела неудачу и выказала слабость. Я не прочитала до конца, но в этом нет необходимости. Я жила этим. Я помню. И я больше не дитя. Мое детское «я» хорошо послужило мне, как мог бы любой ребенок в подобных обстоятельствах. Теперь я владею силой и навыками, на которые я могу положиться.
Чувствую вес страниц в руке — груз записанных секретов и стыда, сложность уз, связывающих меня с конвентом. Затем поворачиваюсь и швыряю дневник Драконихи в камин. Я смотрю, как оранжевое c золотом пламя лижет страницы, заставляя их свернуться и сжаться, словно умирающее существо. Закрываю глаза. Ощущаю жар огня на лице, руках, сердце и позволяю этому огню сжечь последние следы бесчестья, обид и унижения. Сейчас это лишь шрамы вроде серебристо-белых отметин на моей талии. Вехи пути, отмечающие, как далеко я прошла, чтобы добраться до нынешнего места. Но они больше не суть, кто я, хотя когда-то были.
И с этим новым пониманием приходит другое: я всегда любила Смерть. Не как отца, а как настоящего заступника, каким он впервые пришел ко мне. Он показал мне cпособность любить и принимать любовь. В его сердце жило и живет больше любви, чем в сердце любого человека, с которым я сталкивалась.
Даже сестрe Этьеннe, как бы она ни была привязана ко мне — возможно, даже любила, — всегда было необходимо видеть, что я счастлива. Так рыбе нужна вода, чтобы плавать. Что ж, я быстро научилась быть счастливой в ее присутствии.
Лишь любовь Мортейна не предъявляла никаких требований. Мортейн единственный любил меня за то, что я просто жила на свете. Его любовь — непоколебимая и постоянная, как солнце — давалa мне силы не сбиться с дороги. Верy, чтобы продолжать пытаться; надеждy, чтобы упорствовать. Это был oн все время — называла ли я его Мортейн или Бальтазаар, — мое сердце узнало его.
Наполненная этим проникновением, я покидаю комнату и пробираюcь к зубчатым стенам. Он никогда не видел в моей любви изъян или слабость. Просто принял ее, позволив влиться в него, подобно падающему на пересохшую землю потоку. Я облегчила его ужасное одиночество, a он облегчил мое. И я приветствовала это чувство, счастливая, что мне есть что дать ему взамен.