Голос Мортейна наполняет комнату:
— Но это все еще сводит безопасное возвращение Аннит к случайности.
Все присутствующие в комнате замолкают.
— Мы могли бы произвести полномасштабное нападение, — предлагает маршал Рье. — Использовать оставшихся наемников.
— Если они согласятся. Многие из них не будут сражаться, пока им не заплатят то, что должны.
Капитан Дюнуа утомленно потирает лицо рукой.
— Вы напомнили мне: еще один состав наемников требуeт покинуть город.
Мортейн насмешливо смотрит на него, и Дюваль пытается объяснить:
— Французский король перекупает наемников, нанимает их прямо под нашим носом.
Он поворачивается к Дюнуа и сдобренным иронией голосом велит:
— Отпусти их и хорошего избавления.
— Подождите! — Глаза Чудищa становятся отсутствующими, словно он изучает какую-то невидимую карту, которую может видеть только он. — Сколько наемников пытаeтся уйти?
— Триста или четыреста.
Ухмылка распространяется по лицу Чудищa, освещая его почти нечестивым ликованием:
— Мы только что нашли выход из города.
Дюваль сразу схватывает значение его слов, он усмехается:
— Наши силы могут ускользнуть с наемниками.
Мортейн кладет руки на стол и наклоняется вперед:
— Хотя это отличный план, чтобы добраться до французского короля, в нем не говорится, как Аннит благополучно вернется в город.
— Нам нужно спланировать две диверсии и использовать пушку. Мы можем отправить людей из этих выездных ворот, — Дюваль указывает на карту. — Французы решат, что пользуются преимуществом бегущих от нас наемников, тогда как на самом деле мы осуществим собственную диверсию. Oсажденные довольно часто совершают набеги на вражеский лагерь в надежде найти еду или какую-нибудь добычу. Тогда, даже если первая группа, изображающая из себя наемников, не сможет вернуть Аннит, вторая группа расчистит ей путь назад.
— Но кто им расчистит путь назад? — Мой вопрос заставляет их задуматься. — Мы пытаемся избежать бесчисленных смертей, а не увеличивать их. — Герцогиня и я обмениваемся взглядами. Вдруг я перестаю понимать, как эта девочка может принимать на себя вес всех решений. Не думаю, что могла бы это вынести.
— Вы просите их пожертвовать жизнью, просто чтобы дать мне шанс пустить стрелу. Стрелy, которая мы даже не знаем сработает ли…
— Сработает, — уверенно говорит Мортейн.
— Несмотря ни на что, мы не можем просить людей идти на несомненную смерть.
Долгое молчание.
— Это то, для чего они подготовлены, — мягко объясняет капитан Дюнуа. — И они хорошо понимают: порой нужно умереть нескольким, чтобы выжить многим. Такова природа службы солдата.
Мортейн смотрит на меня и тихо говорит:
— Что если не просить ваших людей идти на смерть? Вместо этого мы попросим тех, кто уже мертв.
— Хеллекины, — шепчу я.
— Хеллекины. Они жаждут искупить свои грехи и обрести покой. Я верю, что спасение тысячи жизней даст им это.
Епископ прочищает горло:
— Можно ли им доверить такую миссию, если вы не поведете их?
Мортейн медленно поворачивается к епископу, заставляя беднягу вздрогнуть. Мрачное принятие в его глазах заставляет темную полосу беспокойства развернуться во мне, прежде чем он объявляет:
— Я поведу их.
Отец Эффрам выходит вперед. Cложив руки вместе и поклонясь, oн спрашивает:
— Мой господин, вы знаете, что произойдет, если вы решите заняться земными делами, не так ли?
Мортейн смотрит на старого священника, как будто удивлен его вопросом.
— Знаю, — отвечает он.
Когда никто ничего не произносит дальше, я не могу сдержаться:
— Что? Что произойдет, если ты включишься в дела смертных?
Мортейн оглядывается на карту, избегая моих глаз. Он как-то странно, болезненно кривится и говорит:
— Тогда я умру, как смертный.
Герцогиня предлагает подготовить покои для Мортейна, но он вежливо отказывается. Позже мы стоим с ним на крепостных стенах, теплый летний ветер играет нашими волосами
— Ты не можешь сделать это! — я говорю ему.
— Ты можешь отдать жизнь за свою страну, но я не могу отдать свою жизнь за твою?
— Вес твоей жизни, измеряемый веками, а не годами, сильно отличается от моей.
Он отворачивается от меня.
— Я узнал, что качество жизни не определяется ее долголетием. И я бы сказал, что твоя жизнь дороже моей. По крайней мере, для меня. Кроме того, мир меняется. Эпоха богов подходит к концу. Подобно тому, как крупные царства поглощают малые, так и мы, боги, ассимилируемся Единым Богом. Наше время истекло.