— Нет.
— Совсем?
— Как вам сказать. Я много думаю. Многое начинаю понимать. Я люблю свою страну, свой дом, свой маленький, но дорогой мне мир… Это трудно объяснить…
Они снова пошли молча. И снова Краммер нарушил тишину:
— Послушайте, Отто, ведь вы предатель!..
— Не надо громких слов.
— Давайте-ка лучше стукнем этого парня по башке… Нас двое — он один.
— Зачем? — Отто сердито посмотрел на затылок доктора. — Убить еще одного… Что это изменит?
Краммер не сдавался. Веселые озорные огоньки вспыхивали у него в глазах. Но Отто не видел их.
— Вы не верите в победу?
— А вы?.. — спросил Отто.
— Как вам сказать…
— Я скажу. Мы ее уже проиграли, эту дурацкую войну. И сейчас важно только одно: если в нас, в немцах, осталось хоть что-то человеческое — культура, мораль, совесть, — сумеем ли мы начать жизнь заново? Очень трудно начать жизнь заново… Но придется.
— Вы имеете в виду новый реванш?
— О нет, герр доктор! Этого никто не допустит. И прежде всего мы сами. Слишком дорого всем, и нам в том числе, обходится эта проклятая петушиная привычка непременно лезть в драку. Я мог бы сейчас кормить червей, и вы тоже.
— М-м-да… Вам действительно лучше зимовать в этом лесу. За такие мысли господин Вайнер или этот свинья Штумм вас повесят в два счета.
— Даже в один, — весело отозвался Отто.
— Что же вы намерены делать дальше?
— Ждать. Я — нейтрален. Я не буду убивать. Ни немцев, ни русских. Потом, когда кончится эта бойня, я поеду домой…
— Ну-ну… — неопределенно хмыкнул Краммер.
Разговор оборвался.
Краммера вывели на шоссе. Он пожал на прощание руку Отто, небрежно кивнул Петрусю и, взяв свой чемоданчик, побрел по накатанной машинами дороге в Ивацевичи.
Петрусь и Отто смотрели ему вслед.
— Гордый старикашка! — сказал Петрусь.
— О, да… Доктор Краммер есть гордый человек.
Вдали послышался шум автомобиля, и оба торопливо отступили за елки.
ПОДРЫВНИК
Сергей поправлялся. Медленно, день за днем прибывали силы. Молодой организм яростно сопротивлялся смерти.
Разведчики раздобыли для своего командира кровать с сеткой. По утрам они в порядке строгой очередности приходили в санчасть и, если день был солнечным, выносили Сергея прямо на кровати наружу. Чтобы никелированные шары не блестели, их тщательно закрасили темно-синей масляной краской, которую тоже невесть где раздобыли неугомонные разведчики.
Сергей лежал на своем «шикарном ложе» бледный, худой, укрытый двумя ватными одеялами, щурился на солнечные зайчики, пробивавшиеся к нему сквозь пахучую зеленую хвою, слушал шорох молодой листвы на осинах, щелканье птиц, говор партизан.
Приходил Коля. Осторожно садился на край кровати. Неизменно задавал один и тот же вопрос:
— Как поправка?
И получал один и тот же ответ:
— Порядок. Грамма на три…
По теории Сергея, количество здоровья можно было измерять так же, как и вес, — в граммах и килограммах. У абсолютно здорового человека здоровье соответствовало весу. Весит он, скажем, сто килограммов, и здоровья у него — сто килограммов. А если он болен, то здоровья у него уже не сто килограммов, как весу, а меньше, восемьдесят там или семьдесят.
Коля как-то спросил:
— Ну, а если он весит сто килограммов, может быть у него здоровья сто двадцать?
— Может, — убежденно сказал Сергей. — Значит, он сверхздоровый. Вот у меня до ранения вес был семьдесят, а здоровья — все сто.
— А как ты его взвесил?
— Как?.. Ну, вот ты чувствуешь, что можешь коня поднять?
Коля засмеялся:
— Что ты!..
— А я чувствовал, что могу!
Как-то вечером в землянке подрывников, куда Коля постепенно совсем переселился, он допоздна занимался какими-то математическими выкладками. Как ни расспрашивали подрывники, что это за подсчеты, он не ответил.
А утром пришел к Сергею огорченный и обескураженный. Даже не спросил, как поправка.
— Ты чего невесел? Случилось что?
— Да нет… — Коля замялся. — Понимаешь… Считал, когда ты поправишься…
— Ну?..
— Худо выходит. Вот. — Он достал из-за пазухи свернувшийся в трубочку кусок березовой коры и отдал Сергею. — В тебе семьдесят килограммов весу, а здоровья прибавляется только по три грамма в день. Выходит, тебе еще поправляться двадцать три тысячи триста дней. Почти шестьдесят четыре года!.. — Коля шмыгнул носом.
Сергей смотрел на него во все глаза. Потом засмеялся так, что побледнел от боли. Немного погодя сказал: