— И вы дали понять своим друзьям, что начинаете вспоминать происшедшее?
— Я, действительно, вспомнил стук! Или… кто-то вправду стучался?
— Это крайне опасно, Максим Николаевич. Я попросил бы вас свои действия со мной согласовывать.
— Господи, да у преступника было сколько угодно возможностей меня добить!
— Не так-то просто с вами справиться в прямой стычке. А оружия у него, судя по всему, нет; не к тем кругам принадлежит, не к уголовным. Из вашего окружения, интеллигентского, так сказать. Голицына опознала маску?
— Вроде бы да.
— Все указывает на Колпакова. — Федор Платонович подумал. — Невысок, белые волосы, белая одежда. Мотив налицо. Но как уж все назойливо выпирает.
— Да. Убийца уничтожил бы улику.
— И не привез бы тогда маску с собой, чтоб лицо прикрыть… Вон, даже резинки или тесемок нет, не наденешь. Думаю, 10 июня маска уже была в вашей мастерской.
— Может, Семен хотел, чтоб я сделал с нее копию. Может, еще днем привез, когда надгробье забирал.
— И Колпаков ни разу не упомянул о таком важном моменте?
— Ни разу.
— Максим Николаевич, преступник все разбил, кроме этой штучки!
— И Сема мне ее подбросил?
— Здесь какая-то изощренная игра, но пока я не вижу смысла. Если Золотцев покрывает друга…
— И его же разоблачает, подбрасывая улику?
Федор Платонович заворочался в кресле, как медведь, и закурил свою «приму».
— Муторное дело. Но захватывает.
— Вы азартный человек, Федор Платонович?
— Есть грех. И ведь я почти свидетель, эпизод случился почти в моем присутствии — и тишина… Ну что, устроить вашим друзьям очную ставку?
— Выкрутятся. У них взаимное алиби, а Надя не сможет никого по-настоящему опознать, ведь она, в сущности, видела только маску.
— Все равно, Максим Николаевич, надо действовать, опередить убийцу. Ну, хоть поглядим, в каком направлении врать станут… прорвется ли ненависть, прямо скажу, исключительная. Тем более, заметьте, сговор (ежели он имел место) уже дал трещину, — Федор Платонович взял в руки маску, отливающую розоватым лоском под светильником, и припрятал в тот же потрепанный портфельчик с «лунной» одеждой. — Если удастся — на завтра вызову.
— Сюда, Федор Платонович! Ведь расследование неофициальное. И Голицыны, чуть что, рядом.
— Да, я обратил внимание, когда к вам шел. Почему брат не на работе?
— Понятия не имею. Там вроде строго… Вчера вечером приехал.
— До вашей находки?
— Свет на веранде зажегся позже. А так… кто его знает.
— Так узнайте. И вот еще: адрес работы.
— Будет исполнено.
24
Я проводил следователя, на крыльце задержался: под дубом напротив «девы с юношей» стоял Андрей. Ко мне спиной, белая майка, белые шорты. Если бы он прикрыл лицо маской… да ну, он высокий, как и сестра; оба в генерала, должно быть.
Он, наверное, почувствовал мой взгляд, резко обернулся, мы уставились друг на друга. Красивый парень и, судя по всему, одинок. Странно. Господи, да что в этой действительности, в больном этом мире не странно!
Я рукой махнул, он двинулся к изгороди, легко перепрыгнул — путь проторен — подошел.
— Добрый день. А Надя где?
— В магазин ушла.
(В этом плане у меня пока что забот нет — стратегические запасы консервов… да и аппетита нету).
— Пойдемте ко мне? Поговорить надо.
Он пожал плечами и последовал за мной в дом.
— Коньяку не хотите?
— Нет.
— Андрей, а почему вы, извините за любопытство, не на службе?
— С сегодняшнего дня в отпуске.
Ага, отпуск взял, чтоб сестру от меня охранять.
— А что у вас Котов делал?
— Убийцу ищет.
Андрей быстро, будто украдкой, взглянул на фотографию трех товарищей, так и лежащую на столике под лампой. Встряхнул головой, откидывая назад волосы — внезапная нервная дрожь. И я вдруг бессознательно задал вопрос, который давно должен был задать «товарищам»:
— Кто же нас сфотографировал?
Он ответил кратко:
— Я.
— Вы? Вы были в нашей компании?
— Бог миловал.
— Да что такое? У нас тут оргии устраивались? Жертвоприношения совершались?
Андрей усмехнулся и промолчал.
— Ладно, мы не властны в своих симпатиях и антипатиях. Но помочь мне — в ваших интересах.
— Это почему?
— Потому, что ваша сестра невольно оказалась связанной со мною.
— Невольно? — повторил он с гневом.
— Да, я неправильно выразился: она сделала выбор по своей воле. Наверное, я полюбил ее, но — поймите! — ведь не принуждал!