— Да, я понимаю.
Она вдруг встала и ушла.
— Побежала брату докладывать! — вырвалось у Федора Платоновича уже на ходу, и он исчез за дверью.
Тягостное молчание между нами троими нарушил доктор:
— Это брат нас в мае фотографировал?
— Да, ее брат.
— Крепкий парень. Он знал Веру?
— Так… мельком.
— Интересно. Что это там у них за дупло?
— С земли не видать, только из мастерской.
— Я не подозревал.
— И я! — перебил Сема. — Любопытная комбинация наклевывается.
— Рано радуетесь! — отрезал я с внезапным гневом. — Может, из вас кто подсунул.
Дверь открылась, брат с сестрой вошли как под конвоем.
— Эти вещи? — спросил Андрей, подходя к столу. — Не видел. 1 мая она была одета в серебристый плащ.
— А сумочка, босоножки? — уточнил Котов.
— Может быть. Не обратил внимания.
— Вы знаете, где обнаружены вещи?
— Понятия не имею.
— В дупле вашего дуба.
Андрей судорожно мотнул головой.
— Серьезно? Я их туда не клал. Надюша, конечно, тоже.
— Почему вы за нее отвечаете?
— Да, я за нее отвечаю.
— Вы помните, во что были одеты 10 июня, когда возвращались из Москвы?
— Не помню.
— Я вас как-то встретил на улице в белом импортном костюме.
— Ну и что? Это криминал?
— Макс, — заговорила Надя низким пронзительным голосом, — ты подозреваешь нас с Андреем в убийстве твоей женщины? — она глядела на цветную фотографию на столе: режиссер в окружении блестящих девочек.
Ее фраза показалась мне самой страшной из того, что тут было наговорено, самой зловещей. И я заявил бессвязно:
— Нет, Надя! Ты — моя женщина.
— Почему ж ты скрыл про дупло?
— Пойдем отсюда, деточка, — Андрей взял сестру за руку и потянул к двери. — Здесь нам делать нечего.
— Позвольте, товарищ Голицын…
— Не позволю. Шлите официальную повестку.
Она его послушалась. И дверь захлопнулась за ними, вновь просверкав закатной вспышкой, вновь погрузив в красноватый сумрак… оставив меня в полном смятении. Черт с ним, с убийцей, мне б оправдаться насчет дупла!
— Федор Платонович, что-то я перенапрягся…
— Свидетели на сегодня свободны, — распорядился Котов; если он был раздражен и разочарован, то чувства свои скрывал умело. — Обойдемся без подписки о невыезде?
Свидетели согласились и поспешно удалились.
27
А он никак не уходил. Сидел в кресле, курил и думал. О чем тут думать, когда она, может быть, насовсем ушла?.. Я слонялся по просторному холлу, включая и выключая светильники. Дверь приоткрыл, вечерняя прохлада нахлынула, уж совсем темно. Придет ли она в полночь?
Федор Платонович наконец высказался, сурово и убежденно:
— Они виновны.
— Кто? — я вздрогнул.
— Мое первоначальное впечатление укрепилось: сговор.
— Доктор и ювелир?
— Да. Возможно, они тогда действовали независимо друг от друга: два телефонных звонка — два преступления. Ту неделю она, наверняка, провела у Колпакова, а сумку с вещами увез Золотцев и прождал напрасно… все планы спутал этот ваш кулон.
— Кулончик мой… и меня присоедините для полной картины: нас трое поросят в заповедниках Цирцеи.
Он глянул строго.
— А я вас и не исключаю, Максим Николаевич. Как мне кажется, преступление не было заранее продуманным: вы его спровоцировали… тоже стихийно, с бесшабашным вызовом.
— Похоже, что так. Мой учитель сказал (польстив, конечно), что я ренессансное чудовище.
— Но в творческом плане они вам не соперники, так что уничтожение работ имело другую эмоциональную подоплеку. К примеру, вы не так, как кому-то хотелось, воплотили эту самую Цирцею. В порыве бешенства он разбил и все остальное.
У меня аж дыхание перехватило, какой-то реальный смысл таился в его словах. Тяжелый, болезненный, но… реальный.
— Да, Федор Платонович, что-то замешано на этих скульптурах. Что-то нечеловечески страшное. Я прям не могу на эту фотокарточку смотреть… вот эту, проколотую, — я пододвинул к нему по столешнице изображение трех товарищей. — Что там спрятано за дверцей… вон видите, в кладовке?
— Ну, не спрятано, дверь приоткрыта.
— Что-то, знаете, ужасно знакомое… вот именно — ужасно.
— Подсознательно вы, конечно, вспоминаете. Аллегория Цирцеи?
— Черт ее знает… Вы предположили, что она кому-то не понравилась до бешенства. Но Вера продемонстрировала скульптуру моим друзьям еще 9 мая. Какая уж тут тайна…
— Какая тайна, говорите? — перебил Котов. — Она ведь была не закончена, вы не вылепили лицо.