— Аккурат в начале июня. А потом соседка говорит: хозяина твоего прибрал господь. Ан не прибрал! Долго жить будешь.
— Спасибо.
— Вот ведь не вовремя «сцепились»! Могла бы стать отличной свидетельницей.
Едва до дому доплелся, стертые ноги в туфлях болят, голова болит. И пустота. На веранде в шезлонге сидит невропатолог, глядит в изумленьи.
— Макс, это ты? Не узнать!
— Вот, начинаю новую жизнь. Иван Петрович, а мы с вами друзья, оказывается?
Он улыбнулся с мягкой усмешкой.
— Старинные приятели.
— Старинные?
— С молодости.
— С двадцати лет?
— Ну, где-то так.
— Вы должны знать про меня, про моих родных…
— Нет, нет. Мы недолго знались.
— Как это?
— Просто. Институты окончили, жизнь разметала.
— Я при вас еще перешел на скульптуру?
— При мне, но никаких катастроф в связи с этим в твоей судьбе вроде не было.
— Значит, мы уже в больнице встретились?
— Нет, лет десять назад как бы заново познакомились, через Сему. Что ж ты сбежал-то, а?
— Невмоготу там. А здесь еще хуже.
— Поехали в Москву в мою клинику.
— Ради Бога, не надо!
— Ну, ну, успокойся.
— Так вы не у нас работаете?
— Нет, я специально к тебе приезжал.
Такая заботливость показалась мне чрезмерной, даже подозрительной.
— Ладно, пойдем в спальню, ты ляжешь.
— Зачем?
— Займемся психоанализом.
— Нет, Иван Петрович, извините. Мне тяжел больничный дух. Надеюсь, сам справлюсь.
— Хорошо, просто побеседуем. Для твоего спокойствия я не буду употреблять специальной терминологии. Все — перед тобой не врач.
— Ко мне вернется память?
— Пятьдесят на пятьдесят. У тебя амнезия не тотальная, а частичная, сквозная, так сказать.
— Да, я все время ловлю себя на мысли, что рассуждаю не как студент.
— Вот-вот. Кабы тебе было двадцать, я б с уверенностью сказал: память вернется. В шестьдесят — нет, поздно. Ты как раз посередине.
— Собственно говоря, я готов и так прожить. Лишь бы избавиться от страха.
— Страх — это своеобразный механизм выживания. Да, можно сказать — ты пережил смерть. И благодари Бога, что всецело осознаешь себя хотя бы двадцатилетним. Не надо учиться говорить, читать, писать.
— Что за роковой срок?
— Некий поворотный момент в твоей жизни, хотя я не представляю… Но именно тогда случилось нечто такое, что всеми силами души ты стремишься забыть.
— Я в тюрьме, случайно, не сидел?
— Нет. Биография твоя очень ровная и успешная. Много работал, много зарабатывал, любил одиночество.
— И женщин любил?
— Это да. Тут ты себе ни в чем не отказывал.
— Сейчас мне противны и работа, и женщины.
— Любопытное свидетельство.
— Кто такая Вера?
Иван Петрович закурил сигарету, ответил раздельно:
— Твое последнее увлечение.
— Последнее? Вы уверены?
— Нет, не уверен… А что, ты был на допросе у следователя?
— Соседи просветили, — инстинктивно я умолчал о письме. — Расскажите мне о ней.
В отличие от Семена, доктора не шокировало мое обращение на «вы».
— Я ее видел всего раз. 9 мая мы у тебя собирались. Маленькая блондинка с зелеными глазами.
— Чем она занималась?
— Кажется, имела какое-то отношение к кино.
— Сколько ей лет?
— Не больше двадцати.
— Нет, я был ненормальный!
Доктор улыбнулся тонко и как будто презрительно.
— Насчет Веры — все вопросы к Семену. Она была его знакомой.
— Она умерла?
— Ничего не могу по этому поводу сказать. Ты побледнел.
— Случаются головокружения, как будто падаю в черную яму.
5
Я лежа в спальне на меховом покрывале; Иван Петрович сидел на стуле у секретера, у ног на ковре — черная сумка; позади солнечное окно, лицо затемнено, голос равнодушно вкрадчивый.
— В результате пережитой травмы и стресса нарушено (или даже разрушено) твое биополе… образно говоря — в энергетическом покрове появились дыры, энергия иссякла. Психически ты сейчас обнажен и безоружен. Вот эту защитную зону необходимо восстановить.
— Как?
— Христианин сказал бы: исповедью и покаянием.
Мне смутно чувствовалось, что Иван Петрович — последний человек, перед которым я исповедался бы.
— Какое ж покаяние, коль я ничего не помню?
— Шанс есть. Я же сказал: пятьдесят на пятьдесят. Чего конкретно ты боишься?
— Например, вас.
Он усмехнулся.
— Ну, это естественная реакция на раздражитель… на врача. Еще чего?
— Меня пугает статуя в саду, дом, гроб, зеленый кулон…