Сердце степи. Полёт над степью
1. Руан.Что мы натворили?
Ичим громко лаял снаружи. Лай разрывал голову на части. Руан повернулся, стараясь делать это медленно, и сел.
Ледяной ужас нахлынул на него. Всклокоченные волосы, выбившиеся из косы, колыхались над лицом, на полу перед толстым матрасом стоял стакан травяного отвара, и это был не его ковёр, не его матрас и не его шатёр. Он был в шатре Аулун, но кошмарный сон, в котором он пришёл к ней и воспользовался тем, что она не может отказать хозяину, не мог быть правдой, не мог.
Голова неистово раскалывалась. Руан протянул руку, схватил стакан, в один глоток опрокинул содержимое в глотку и скривился, одновременно морщась от боли в голове. На полу у очага лежало что-то маленькое и светлое. Он взял с сундука аккуратно сложенные штаны и рубашку и медленно оделся, стараясь как можно меньше двигаться, подошёл поближе и подвинул предмет носком сапога.
Тесёмка от нижнего платья маленькой белой ядовитой змеёй впилась в его душу, отравляя надежду на то, что кошмарный сон был просто сном, и она увядала, умирала, рассыпалась осколками, раны от них кровоточили, а каждый вдох был обжигающим и тяжёлым.
Он вышел за дверь, пригнувшись, и вздрогнул от резкого белого света, резанувшего по глазам, раздражающего, разжигающего злую, грызущую боль.
Ермос шарахнулся от него, и Руан сморщился. Прищур помогал от ноющей боли в висках, а может, это зелье Аулун начинало действовать.
Память обожгло. «Аулун, Аулун, Аулун»… Её гибкое тело под ним, молоко и мёд под его взглядом, бархат под его пальцами, тающий снег вокруг лесного родника, розовые осенние яблоки с нежной кожицей и рассыпчатой белой мякотью, и осенняя листва в его руках, охапкой, прижатая к груди, подмятая, покорная, влекущая.
- Кир Салке, тебе полить? - тихо осведомился Бун, медленно поворачиваясь к нему.
- Полей, - хрипло отозвался Руан, развязывая халат. - Давай-ка ледяной.
Тело обожгло. Руан стоял, тщательно вытирая светлую рыжеватую шерсть, и радовался мучительному холоду. За то, что он сделал, его мало убить. Это преступление не отмыть ничем. Почти четверть века назад он поклялся, что никогда не воспользуется теми, кто оказался зависим от него, поклялся на крови, перед семью представителями туадэр, и вот он стоит, клятвопреступник, который воспользовался зависимой от него женщиной для удовлетворения грязной похоти.
- Кир, там Алай… Сходи к ней, - сказал негромко Айтелл. - Её бы утешить…
«Аулун думала, господин хотел её купить для… утешения. Лекарка понимает, что это бывает необходимо».
Руан застонал. Сколько слов он сказал ей про то, что человек не может принадлежать кому-то… Сколько красивых, бесполезных и бессмысленных слов!
Он открыл дверь и перешагнул резной порог большого шатра. Алай сидела на ковре, сгорбившись, и рыдала. Встревоженная Аулун сидела рядом и бросила лишь косой взгляд на Руана, но он в ужасе застыл: багровые крупные пятна на её шее повергли его в пучину такого отчаяния, что он чуть не зарычал от бессильной ярости и злобы. Что он натворил?!
- Что случилось? - спросил он, прокашлявшись. - Алай!
- Он пришёл на рассвете весь в крови… - Алай была белее бумаги. - А потом пришли за ним… Сказали, он покалечил Тура и убил младшего брата…
Сердце остановилось, кровь отхлынула. Руан стиснул челюсти и шагнул, кладя руку на плечо Алай.
- Где он? Что он сказал?
- Его заперли… Он ничего не помнит. Руан… Руан!
Алай кинулась ему на шею. Руан стиснул её, гладя по голове, потом осторожно отпустил и встал.
- Мне нужно во дворец. Алай, я всё выясню и вернусь. Кто приходил за ним? И где Рикад?
- Не знаю… Я видела его вчера, когда отводила Сэгил к Камайе. Руан! - Алай рыдала так, что сердце сжималось от боли.
- Аулун, завари ей четыре ложки на стакан из мешочка, где написано «каприфоль». - Руан сжал виски руками, но пульсирующая боль не проходила. - Спасибо.
- Слушаюсь, господин. - Голос был тихим, он тихо раздирал душу. - Господину заварить ещё от похмелья?
- Нет.
Страданиями не искупить то, что он сделал, но это не должно остаться безнаказанным. Пусть болит. Пусть болит сильнее. Зря он выпил то, что она оставила.
Каждый шаг отзывался болью в голове. Он шёл, морщась, ёжась, проклиная того, кто посылал ему это горькое пойло накануне. Навстречу попадались такие же помятые хасэ и свеженькие, аккуратные служанки, и Руан, спохватившись, зашёл за угол и переплёл косу, убирая в неё выбившиеся наружу напоминания о его преступлении.
- Мне нужно поговорить с су-туусом. Я по поводу су-тууса Харана, - сказал он слуге у восточных ворот внутренней части.