Не в древних ли пещерах человеческого сознания прятался этот страх за вторую половинку? Вернее, страх за то, что она может исчезнуть, и вместе с ней исчезнет двойная сила, уйдет в землю, растворится в облаках, как дым от костра, поблекнет и растает, как тают утром яркие точки на небосводе. И тогда рука сама тянется к руке, глаз к глазу, ухо к уху, губы к губам…
Мысль-искра разгорелась. Свет ее ослеплял благоговейным ужасом, который заставлял придвигаться ближе друг к другу. Это притяжение стало неистребимо, оно лишь усиливалось с расстоянием.
Тимофей увидел Кристину. Она задержалась на краю лужайки, чтобы махнуть ему рукой, а у него не хватило мужества поднять в ответ свою руку. Все в нем дрожало и корчилось в страшной агонии протеста, продиктованного страхом. Страхом за свою вторую половинку, потеря которой сделала бы его слабее, ослепила бы его и превратила в полуглухого и бесчувственного истукана.
И вот чего не следовало второй половинке, так это находиться с ним в эту минуту!
— Кристина, нет!
Секунды на открытой лужайке давили на него невыносимым грузом. Каждой клеточкой своего тела Тимофей ощущал движение самой быстрой стрелки часов. Те мгновения, когда он смотрел на бегущую Кристину, оставляли на его душе огненные полосы, которые, как он подозревал, никогда не заживут.
«Уходи отсюда», — предостерегающе качал он головой, но она с улыбкой продолжала бежать.
«Прошу, уходи… Прошу… Прошу…»
Она все слышала и чувствовала, но не остановилась. С половинками всегда так. Их нельзя просить сделать невозможное.
Земля под ногами Тимофея вдруг обрела электрический заряд, выстреливший в него через подошвы.
Никогда он не был так близок к пониманию своего предназначения в этом мире. И никогда не подходил к разгадке своего существования. Все его невысказанные надежды и стремления, составлявшие суть, корень, потаенный смысл бытия, приближались к нему во плоти и крови. И это было так. Тимофей не мог оторвать взгляда от этого босоногого чуда, спешившего к нему. Чуда, которое он полюбил всем сердцем именно в этот момент прозрения, дарованного людям из неисчерпаемых сокровенных источников, открытых для всех, но не всем доступных.
Тимофей сделал шаг ей навстречу. Обнял, сжал крепко. И тут что-то, чего он ждал, но так и не смог примириться, ударило ему в спину. Силе удара нечего было противопоставить. Инстинктивно рука подалась вперед.
И тут новый удар зашвырнул целую горсть боли в плечо. Мгновенная резкая судорога сменилась липкой, тупой молчаливостью в руке. Его клоунская одежда начала быстро пропитываться кровью. Яркие краски уступали место одной — багрово-красной.
Тимофей отчетливо видел лицо Кристины. Оно превратилось в бледную луну на самой своей исчезающей четверти. А глаза… У кого еще могли быть такие глаза? У кого? Наверное у…
Мысль-искра зашипела и стала гаснуть. Все путалось. Он видел Кристину так близко, что мог пересчитать все веснушки, горевшие на ее бледном лице солнечными крапинками. Он видел ее глаза, которым никак не мог подобрать сравнение. Они сочились влагой, стекавшей по ее щекам полноводными реками прямо на траву. Она лежала рядом с ним — голова к голове — и прикасалась к его губам. Целовала кончики своих пальцев и снова прикасалась. Он ощущал только эти осторожные прикосновения. Ничего больше. Совсем ничего. Только ее глаза и руки связывали его с этим миром.
— Тимофей… Тимофей… Тимофей… — повторяла Кристина.
Проходившая мимо женщина из числа приглашенных громко вскрикнула. Гости на лужайке замерли и разом повернули головы. Еще через несколько мгновений мужчины поспешили к месту происшествия.
— What is it?[30]
— What's happened?[31]
— Is he wounded?[32]
— Take a child. We are leaving immediately![33] — слышалось тихое в быстро редеющей толпе.
— Тимочка, родненький, все будет хорошо, все будет замечательно, — захлебывалась Кристина собственным ужасом и отчаянной верой в чудо. — Ты держись, только держись…