— Да? — удивилась она. — С чего это вдруг?
— А надоело по подворотням шататься. Учиться буду. На переводчика. Я и английский знаю. Буду много денег зарабатывать.
— А зачем тебе много денег? — поинтересовалась Наталья Романовна.
— Чтобы Катька тоже могла учиться.
— Какая Катька? — насторожилась Клара.
— Девчонка одна. Она ничья. Я ее в Москве подобрал. Катька рисовать умеет.
Обе женщины переглянулись.
— А сейчас ты чего хочешь? — спросила Наталья Романовна.
— Вернуться хочу. Вместе с Катькой. Я ее в обиду не дам.
— Сам вернешься? — с сомнением качнула головой директор.
— Сам.
— К нам?
— А куда еще?
Тут незнакомая женщина обратилась к Кларе, чуть прикоснувшись к ее руке:
— Разрешите, Клара Ивановна, я с ним поговорю минутку.
— Да, пожалуйста! — мгновенно согласилась та, как будто они обе о чем-то мысленно договорились. — Мальчики, марш с подоконников! Сколько раз повторять!
— Давай присядем, — указала Наталья Романовна на стулья у стен. — Для начала меня зовут Ядвигова Наталья Романовна. А тебя, как понимаю, Витя?
— Ну. А вы что, тоже усыновить меня хотите? Зря. Я неуживчивый.
— Неуживчивый? — засмеялась она. — Это ты сам придумал. Неуживчивых людей не бывает.
— Вы меня просто не знаете.
— Немножко знаю.
— Клара напела? — хмыкнул Витек.
— Не напела, а рассказала. Ты тут, оказывается, настоящая легенда.
— Да ну, — смущенно пожал плечом Витек, не совсем понимая, куда клонит эта тетка, как-то по-интимному взявшая его руку. Руку он не отнял, но решил быть настороже.
— Ты правду говорил про учебу? Или лукавил? — прищурилась она с улыбкой.
— Правду. А чего мне врать?
— Очень хорошо, что ты сам это понимаешь. Молодец. Ты мне понравился, Витя.
— Тетя, я еще маленький. Подождите лет пять.
— Ты, конечно, уже обо многом осведомлен, — с терпеливой улыбкой ответила она. Но давай договоримся, что обойдемся без грязных двусмысленностей. Ни мне, ни тебе они не к лицу, согласись.
— Ладно, — может быть, впервые за очень долгое время он покраснел, почувствовав себя не совсем в своей тарелке, и отвел взгляд. Ее терпеливая внушительность что-то тронула в нем. В один момент Виктор проникся к ней невольным уважением за тихий, вежливый тон. Клара в такой ситуации обязательно раскричалась бы. А эта — нет.
— Вот и прекрасно, — пожала его руку Наталья Романовна. — Так вот о чем я веду речь. Дело в том, что я МАМА.
«А я ПАПА», — чуть не сорвалось бездумное с его языка, но он вовремя сжал зубы.
— Я мама в большом доме, в котором живут такие же дети, как и ты.
— Другой детский дом, что ли?
— Не совсем. Это обычный дом. И в нем живет обычная семья. Только большая. Мы живем все дружно, мирно. Никто никого не обижает. Для всех находится интересное занятие. Как ты смотришь на то, чтобы приехать в этот дом и жить там? Твою Катю я тоже могу взять.
— Зачем вам это?
— Когда мне задают такой вопрос (а задают мне его постоянно), я отвечаю, что просто люблю детей. Но тебе скажу больше. Я все отдала бы, только бы как можно больше вас, детдомовских, узнало, что такое семья. Говорю тебе это откровенно. Всех вас приютила бы, — засмеялась она, потрепав его по волосам, — да все не поместитесь. Хорошие вы мои! Я ведь прихожу сюда — плачу. Ухожу — тоже плачу. Все такие умнички. И на глазок и на умок острые. Все подметите, все поймете. А душа у каждого болит не по-детски. Вот такое, Витя, у меня предложение. А ты думай. Никто тебя насильно не потащит.
— А где ваш дом?
— В детской деревне. Не очень далеко. Я тебе адрес напишу. Приезжай, посмотришь, как мы живем. Ладно?
Витек неопределенно пожал плечами.
Когда она писала на листке бумаги адрес, он с интересом рассматривал ее. Обычная женщина лет сорока. Не полная, но и не худосочная. Волосы не крашенные, собранные в простую, без изысков прическу. Морщинки под глазами. Руки расторопные, с аккуратно подстриженными ногтями. Руки, не боящиеся работы. Простое пальто с меховым воротником. На такую мужики вряд ли оглянутся, чего уж скрывать. Но что-то было в ней невероятно привлекательное и теплое, домашнее что-то. Витек это чувствовал. Оттого смутился еще больше, вспомнив свои первые слова. Так с ней нельзя было. Нельзя и все!
Только сейчас он понял, как легко обидеть человека и как удивительно, если он не обижается, не вспыхивает, будто порох, а просто говорит с тобой, как с равным. Не презирает тебя, не показывает свое превосходство. И даже ее жалость не была Витьке противна.