— Давай, пиши свой «просто привет», пацан, — усмехнулся Тимофей, потрепав его белобрысую макушку.
— Только это… она по-русски наверняка не прочитает, а я по-английски пишу совсем херово.
— Напиши сначала. Я потом помогу перевести.
— Ладно.
— Только разреши мне задать тебе один маленький вопрос. Все хотел спросить, да не получалось. Ты почему мне помог?
Витек пожал плечами.
— А все-таки? — настаивал Тимофей.
— Не все ли равно?
— Мне нет.
— Человек не должен умирать на обочине. Любой человек. Я так думаю.
— Ты думаешь, как настоящий мужик, — улыбнулся Тимофей, подавая ему руку.
Витек руку смущенно пожал.
— Ладно, пиши, а погуляем, чтобы тебе не мешать.
Кристина и Тимофей вышли из дома. Витек остался один. Он придвинулся к компьютеру и отстучал на клавиатуре одним пальцем, долго выискивая каждую букву.
«Привет Саманта!»
Дальше письмо не пошло. Мысли стали непослушными и верткими. Он никак не мог собрать их в нужную цепочку. Но написать хотелось. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, что из этого всего выйдет. Самое трудное в письме, как оказалось, — начать. Все события казались главными, а все слова первыми. Поди тут выбери!
Во-первых, наверное, следовало признаться, что он обманул ее в аэропорту. Так будет правильно. Потом рассказать о себе, о Катьке, о детской деревне и о Наталье Романовне, к которой они собирались на днях отправиться, о том, как он нашел бабушку, и что она оказалась не такой злой, какой ее помнил…
Витек снова начал писать:
«Привет Саманта!
Ты помнишь меня? Я Виктор. Так звали тваего дядю. Мы пазнакомились в аэрапарту в Нью-Йорке. Я бы хател тебе сразу сказать што я из Беларуси а не из Нарвегии. Извини што абманул. Так была нужна. Я сирата. Но у меня есть бабушка. Ее звать Зоя. И еще есть Катька. Она девчонка. Маленькая еще. Тоже сирата. Я привез ее из Масквы. Я был рад што ты дала мне свой адърес. Вот я и пишу. Патаму што хачу дружыть. Эта здорава. Скора мы с Катькай паедем в детскую деревню. Там в бальшом доме живет Наталья Рамановна. Она хорошая. С ней живет многа детей. У нее своих трое и еще сирот как я пятеро. Целая арава. Но у нее лучше чем в детском доме…»
Дело спорилось. Хотя он изрядно вспотел.
С удовольствием прочитав написанное, он принялся строчить дальше.
Тимофей почему-то вспомнил свой последний разговор с отцом. Последний потому, что на следующий день отца с матерью не стало. Они отправились в своей старенькой «Волге» на дачу. В тот страшный день двое пьяных подростков за рулем белоснежного «форда» катили в ту же сторону. И не просто катили. Они с гиканьем и с дебильным ржаньем (как утверждали потом очевидцы) подрезали другие машины, внося на своем пути панику и вышибая холодный пот у водителей, видавших виды. Кончилось тем, что «форд» буквально взлетел в воздух, упал на машину родителей и скатился вместе с «Волгой» в кювет. Молодчики отделались царапинами, а вот отец с матерью…
Крышу «Волги» буквально впечатало в кресла. Спасателям, без преувеличения, пришлось выковыривать тела из салона.
«Человек сам себя не знает. И глубоко заблуждается, если думает иначе. Самонадеянно заблуждается. И главное — искренно», — сказал ему отец за день до этого ужасного события.
Тимофей любил говорить с отцом на разные темы, потому что тот был собеседником терпеливым, умным и красноречивым. В нем было что-то из давних времен, когда на телевизионных экранах властвовал Ираклий Луарсабович Андроников, умевший заражать слушателей верой в свои слова. Вероятно, именно из-за этого Тимофей симпатизировал Старику, очень походившему на отца манерой держаться и говорить.
«Мы таскаем с собой бездну, но лишь скользим по ней поверхностным взглядом. И это похоже на убеждение приверженца древней теории о том, что небо — твердый хрустальный купол. Трагическая ошибка, непременно отражающаяся на внутреннем мире. Потому что самые опасные заблуждения — заблуждения искренние. И первейшее из заблуждений человеческих — это необходимость делать мучительнейший выбор между потребностями своего внутреннего Я, привыкшего к поверхностности и однозначности того, что видят глаза, и действительностью, такой, какая она есть. Касается это ложности хрустального небесного купола или всеобъемлющего понятия Добра. Я ведь далек от мысли, что инквизиторы, заставившие Галилея отречься от теории Коперника, считали себя посланцами Зла на земле. Совсем напротив. Посему я, физик до мозга костей, говорю тебе, сын: глаза иногда обманывают, а разум подводит, как только ты попытаешься сделать выбор между собой и Реальностью. Твое Я может ошибаться, и тогда Реальность рано или поздно сокрушит тебя своими доводами. Но и Реальность бывает иногда так ужасна, так глубока, так прагматична и так безнадежна, что только отвергнув выбор между этими монстрами современного мира, человек может найти спасение».