«И ты тоже отвергнул?» — наивно спросил у него Тимофей.
«Вряд ли я женился бы на таком замечательном человеке, как твоя мать, пойди я на поводу этого выбора, — засмеялся отец. — Мое Я желало свободы и самоотверженного научного труда, а Реальность убеждала меня, что брак — нерациональное расходование времени и сил. И что же было бы, упрись я в этот проклятый выбор? Полагаю, ничего хорошего. Вот потому и говорю, что есть третий, четвертый, пятый, десятый путь к тому, что называется простым человеческим счастьем. А всего-то и надо, что забыть о собственном Я и наплевать на Реальность. Любую Реальность, которая раскидывает перед тобой засаленные карты и говорит, что все обстоятельства против тебя. Не верь этой грязной цыганке, которая прячет от тебя карту со знаком твоего собственного выбора».
«Что же мне делать?» — с жаром думал Тимофей, украдкой поглядывая на Кристину, эту трогательно-наивную и одновременно решительную рыжую девчонку, которая упорно шла вместе с ним к бог знает каким опасностям. Потому что все еще было впереди. И Старик, и те, кто за ним стоял. А уж последние не станут церемониться, как Олежек. Так что если хорошенько вдуматься, Кристину следовало немедленно отправить в город, так как она находилась рядом с миной замедленного действия. То есть с ним.
Собственная подлость, пусть даже из лучших побуждений, стала так очевидна и так бессовестно обнажена, что Тимофея окатило удушливое отвращение к самому себе.
«А всего-то и надо, что забыть о собственном Я и наплевать на Реальность».
Всего-то…
Что-то удивительное было в их нынешнем положении. Что-то неправдоподобно умиротворяющее окружало их, и от сознания того, что так не может продолжаться слишком долго, между всеми ними возникла какая-то особая взаимная нежность и предупредительность. Еще вчера они друг о друге и не знали, а сегодня чувствовали себя одной семьей, сплотившейся в силу странного стечения обстоятельств, только подтверждавших чье-то изречение о том, как тесен мир.
Держась за руки, Тимофей и Кристина шли по дорожке вдоль домиков в сопровождении Катьки, то убегавшей вперед, то отстававшей, чтобы поднять и рассмотреть особенно красивый желтый лист.
— Хорошо, — вздохнула Кристина, запрокинув голову и глядя на голые кроны деревьев. — Чувствуешь, как пахнет?
— Ничем особенным. Сыростью и дымом.
— Ничего подобного! Особенно если сказано таким тоном! Это фирменный запах осени, — улыбнулась она. — И еще она пахнет землей. Обожаю, когда пахнет землей. Я в деревне у бабушки специально в погреб забиралась, чтобы почувствовать этот запах. Там стояли банки с разными бабушкиными маринадами и хранилась картошка, а на потолке росла белая плесень. Эту плесень мне нравилось трогать пальцем. Она была похожа на мокрую вату. Помнится, она была притягательно-противна.
— Ты и в детстве отличалась странностями.
— Смейся, смейся. Я уверена, в твоем детстве странностей обнаружится не меньше.
— Может быть. Я любил пускать пузыри в ванной.
— Фу! Какая гадость! — захохотала она. — Только попробуй устроить что-то подобное при мне!
— Я теперь взрослый. И у меня другие забавы.
— Гораздо менее невинные, хочу заметить.
— Ты так считаешь?
— Стоит только взглянуть на твою забинтованную голову. Удивляюсь, как это в ней не оказалось дырки, — Кристина говорила это веселым тоном, но в голосе ее слышалась тревога.
— У меня крепкая голова.
— Сказал краб, падая в кипяток. Прекрасная жизненная позиция. Ничего не скажешь!
— Боишься за меня? — с самодовольным видом спросил Тимофей.
— Ох, расцвел-то как! — иронично покачала головой Кристина. — Не стыдно?
— Ни капельки. Приятно, когда за тебя боятся. От этого жить хочется.
— Да? А мне показалось, что ты вознамерился побыстрее с ней расстаться. С жизнью, я имею в виду.
— Еще чего! Я ни за что не лишу тебя своего общества, которое на тебя благотворно влияет. Ты стала больше смеяться.
— Это потому, что ты меня постоянно смешишь. До тебя я была серьезной девушкой. А с тобой просто какая-то ненормальная дурочка, хохочущая от разных глупостей. Как это у тебя выходит?
— Хочешь знать?
— Сгораю от нетерпения!