— По правде говоря, все люди смешливы. Потому что все умеют смеяться. Смех, как молитва, очищает. Но не всякий смех. Злорадный, торжествующий, ехидный и, главное, неискренний смех так же губителен, как и все смертные грехи, вместе взятые.
— Удави меня сразу, как только с ехидцей захихикаю.
— Нет, я заставлю тебя посмеяться над своим ехидством.
— Иди-ка ты сюда, мой обожаемый клоун, — вздохнула она, притягивая его к себе за пояс брюк.
Они поцеловались. На сей раз без оглядки, потому что детей рядом не было.
Тимофей наслаждался ее дыханием, ее мягкими губами, запахом ее пушистых рыжих волос. Он обожал ее веснушки. Все вместе и каждую в отдельности.
В последние дни он размышлял о том, кого же она ему напоминает. Эта мысль преследовала его с необъяснимым упорством комара, который все никак не может пристроиться на руке и не дает себя поймать. А здесь, в этом осеннем лесу, он как будто ухватил и зажал эту мысль в кулаке. Кристина была тем, кого он когда-то в детстве хотел поймать, спрятать и сохранить… Столько лет прошло, а тут вдруг вспомнилось, хотя все эти годы он интуитивно отстранялся от памяти о родителях, как отстраняются от слишком обжигающего огня, который незаметно может опалить.
Тимофей помнил старую дедушкину дачу, помнил какой-то темный парк с высокими деревьями, под которыми не росла даже трава, помнил сгнившую беседку, к которой ему строго-настрого запрещали подходить, и помнил живой светлый кругляшок на земле, прытко убегавший от него, скакавший то по деревьям, то по траве, то по земле. Маленький Тимофей и не догадывался, что зайчик — всего лишь зеркальце в руках отца, выглядывавшего в окно. Все, чего ему хотелось в том большом мире, это поймать солнечного зайчика. Тут ему помогала даже мама, и когда совместными усилиями «зайчик» был пойман, Тимофей бережно хранил его в коробке два дня. А на третий день коробка оказалась пуста. Никогда потом Тимофей не испытывал такого отчаянного, такого бесконечного горя, которое он и выразил в нечеловеческом вопле, переполошившем весь дом. Мать долго его успокаивала, убеждая, что утром его пропажа снова будет скакать по земле. Он плакал и не верил.
И вот теперь он снова поймал своего неуловимого солнечного зайчика. И не просто поймал. Тимофей мог ощущать его тепло, мог рассмотреть во всех деталях. Кристина явилась в ясном свете своих солнечных волос, и он пообещал себе не терять этот свет, спрятать его в сердце и ни за что больше не выпустить.
— Ты снова это делаешь? — шепнула она.
— Что?
— Смотришь.
— И что же?
— От этого взгляда у меня в крови повышается адреналин.
— Принимаю это как комплимент, — церемонно поклонился он.
Кристина сурово хлопнула его по плечу, но тот скорчил болезненную гримасу, и она тут же испуганно залепетала:
— Ой, Тимофейчик, прости, прости! Совсем забыла, что ты у нас ранен на врангельских фронтах. Сам виноват! Нечего с плохими людьми связываться.
— Я больше не буду, — продолжая морщиться, ответил Тимофей.
— Так я тебе и поверила.
— Серьезно! Мои мушкетерские времена прошли. Я теперь хочу тихого семейного очага, жену на кухне и детей на горшках.
— О детях я еще подумаю, но намек на кухню меня не слишком вдохновляет.
— Ладно, тогда у нас будет хорошенькая пухленькая кухарка.
— Ага, сейчас!
— И няня лет восемнадцати. Тебе какие нравятся? Блондинки или брюнетки?
— Опять получишь, — предупредила она.
Тимофей засмеялся и обнял ее.
— Знаешь, на кого ты похожа, когда вот такая?
— На кого? — буркнула Кристина.
— На сердитую маму-утку.
— Очень интересно. Считаешь, я должна быть счастлива от такого сравнения?
— Не расстраивайся, потому что я похож на раненого селезня.
— Ты забыл добавить, что похож на ободранного, самодовольного, наглого и глупого селезня, которому, совершенно непонятно как, сильно повезло в жизни.
— Что ж, мне так больше нравится.
Они и не заметили, что за ними давно пристально наблюдала Катька.
— Ну давайте! Целуйтесь уже. Я почти не буду смотреть, — сказала она, закрывшись букетом больших желтых листьев.
— Нахалка, — констатировал Тимофей, и они засмеялись, держась друг за друга.
Катька, подбросив листья вверх, убежала к дому, крича на ходу: «Жених и невеста, тили-тили тесто!».
Листья с шелестом спланировали на землю. Кристина подняла ярко-красный кленовый лист, рассеянно повертела его в руках. Тимофей взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев.
— Так жаль, что все это скоро закончится, — сказала она.
— Через год начнется снова. И еще через год.