— Я потом узнал, что они приходили забирать ее тело, но не застал их. Или они не захотели меня навестить, или я был в таком состоянии, что не заметил. Вообще, я плохо помню, что было после.
— Ты о ком?
— О родителях.
Возможно, мне сказали неправду. Они не могли появиться из ниоткуда, если в наших документах не было имен. Странно, но, в общем-то, какая разница.
Это было слишком давно, в другой жизни. Это случилось десять лет назад, мне было всего восемь. Я прокручивал сцену ее смерти в голове слишком часто, не раз видел во снах, и мне кажется, я отчетливо помню каждое слово, сказанное мной, королем и палачом. Я помню каждое движение, каждую деталь — мне кажется, именно так оно и было. Но мог ли я все это запомнить? Или додумал позже и убедил себя, что я прав? Я старался восстановить у себя в памяти полную картину, чтобы было проще жить дальше, но мне никогда не узнать и не вспомнить всей правды.
Одно мне известно точно: моя сестра мертва. Я не знаю, кого в этом обвинять, но знаю, что пытался ее защитить. Мой шрам — доказательство. Я не раз задавался вопросом: быть может, я ее и убил своей непокорностью?
— Ты сказал, ее звали Мерт, — говорит госпожа, когда я уже успел вновь во всех деталях вспомнить события того дня.
— Да. Вам, наверное, это что-то напомнило.
— Твое полное имя.
— Я был Веном при рождении, меня так звали и зовут по сей день. А полное — Венемерт — появилось позже, после тех событий. Есть такая адасская традиция, брать себе имена тобою убитых. Будто бы берешь на себя обязательство прожить чужую жизнь, которую отнял.
— Ты винишь себя в ее смерти?
— Да. Я уговорил ее сбежать, она не виновата.
— По-моему, виноваты те, кто допускает эту несправедливость.
— Законы, какими бы они ни были, общеизвестны. Вина на тех, кто сопротивляется.
— Я… Я хотела бы это все изменить. Нельзя лить кровь напрасно.
— Совсем недавно Вы говорили, что не хотите трона. Теперь Вы в себе уверены?
— Хотела бы, но не выходит. А ты в меня веришь?
Впервые за все это время мы по-настоящему смотрим друг на друга.
— Верю. — Я не люблю лукавить и обычно говорю ровно то, что думаю. Пусть этот раз станет исключением. Быть может, ей это нужно сейчас больше всего остального.
Возможно, я ее недооцениваю. Неуверенность при должном подходе можно превратить в преимущество. Все просто: человек взвешивает каждый шаг и потому идет по жизни более осознанно, он легко замечает собственные ошибки и исправляет их. Сомневающийся способен преодолеть любое препятствие, если найдет в себе силы начать и не сдаваться ни под каким предлогом. Для этого порою достаточно, чтобы в него верил кто-то другой.
Небо светлеет, и на границе с землей вот-вот появится красная полоса. Балкон замка — единственное место во Дворце, где можно встретить новый день. А сегодня мы увидим рождение новой эпохи.
— Я не сломаюсь, — говорит Ларрэт, устремив взгляд в горизонт. — У меня нет на это права.
Глава 2. Траур
Траур продлится десять дней и закончится коронацией наследницы. Дэмьен похоронен еще вчера, но по обычаю до окончания срока близким нельзя навещать гробницу: нужно дать душе время смириться со своей судьбой и стать единым целым с землей.
С утра я, так и не сумевший толком выспаться, направляюсь к Председателю узнать, нет ли для меня поручений. Здание Совета находится в нескольких десятках шагов от замка. Это двухэтажная постройка круглой формы с открытым небом в коридоре второго этажа. Зачем нужна крыша, если наша планета много веков уже не видала дождей?
На первом этаже зал для заседаний с круглым столом, на втором — кабинеты восьми членов Совета, а между ними пустое пространство с большими солнечными часами посередине.
Нужная мне дверь открыта настежь, и стучаться не приходится. Лайсэн восседает на своем председательском кресле и о чем-то непринужденно разговаривает с коллегой. Увидев меня, он приказывает собеседнику покинуть кабинет, а мне — войти и закрыть за собой дверь.
— Вы хотели меня видеть, — говорю с поклоном.
— Как госпожа? — спрашивает он, не удостоив меня взглядом.
— Она со своей служанкой. Мы не виделись со вчерашнего обеда.
Надеюсь, наш с Ларрэт ночной разговор на балконе прошел без свидетелей. Мы говорили тихо и почти что в полной темноте. С улицы нас бы не услышали и не увидели, скорее всего. Хотелось бы в это верить. Неправильно еще истолкуют — а проблемы не нужны ни мне, ни ей.
— Печальные вести, однако, — вздыхает Председатель с притворной скорбью. — Кто бы подумал… — Он встает, опирается ладонями о край стола.